От Царевны Софьи Алексеевны и Князя Василия Васильича читались указы стрельцам, немцам, солдатам, воеводам, дворянам, чтобы под страхом казни не смели ослушаться, не смели бы слушать указы из Лавры.
От Царя Петра Алексеевича читались указы из Лавры, чтоб под страхом казни не смели слушаться Царевны Софьи Алексеевны, чтоб стрельцы, немцы, солдаты шли к Троице, чтоб воеводы посылали запасы туда же.
Уже 7 лет весь народ слушался указов Царевны Софьи Алексеевны и Василия Васильича, слушали их в делах немалых: и войны воевали, и послов принимали, и грамоты писали, и жаловали бояр и стрельцов и деньгами, и землями, и вотчинами, и в ссылки ссылали, и пытали, казнили людей немало <…>.
Царь Петр Алексеевич никогда народом не правил и мало входил во все дела, только слышно было про него, что он связался с немцами, – пьет, гуляет с ними, постов не держит и утешается ребяческими забавами: в войну играет, кораблики строит. Кого было слушаться? Народ не знал и был в страхе. Страх был и от угрозы казни – от Царевны ли, от Царя ли, – но еще больше страх был от стрельцов. Только семь лет тому назад били и грабили стрельцы всех, кого хотели, и теперь тем же хвалились»[12].
Казалось бы, сила была на стороне царевны Софьи. Ее поддерживало подавляющее большинство стрелецких полков, многократно превосходивших по численности то, чем располагал в военном отношении Петр. И победа «младшего царя» объясняется не столько военно-политическими, сколько историко-психологическими причинами. Каким-то удивительном образом даже преданные сторонники Софьи – не говоря уже о солдатах генерала Гордона и самом генерале – догадывались, что будущее за Петром.
И Толстой (в декабре 1872 года он, помимо прочего, просил историка П. Д. Голохвастова прислать ему дневник Гордона, который он, очевидно, читал в немецком переводе, изданном в России с 1849 по 1851 год, и, соответственно, хорошо представлял внешнюю канву событий), уверенный, что истинные механизмы событий никогда не выходят на поверхность, для объяснения происшедшего предложил чрезвычайно выразительную метафору: «Как на терезах (весах. – Я. Г) твердо – не двинется – сидит на земле положенная гиря и также сидит, пока на другой лоток в насыпку зерно сыплют работники и вдруг от горсти зерна поднимается и колышется без силы от пальца ребенка, так точно после шести лет силы при Царе Федоре и шести лет при Царевне Софии, когда Князь Василий Васильич Голицын чувствовал себя первым человеком в Царстве, и все просили милости, он награждал и наказывал, и богатству его не было сметы, так после двенадцати лет, ничего не сделав, вдруг кн. Василий Васильич почувствовал, что нет больше в ней силы, что он, так крепко сидевший, что ничто, казалось, не могло поколебать его, что он висит в воздухе и, как соломинка, выбившаяся из-под крыши, мотается по ветру и вот-вот оборвется и полетит незнамо куда…»[13]
Дальше Толстой пишет о роли в этом таинственном непреодолимом процессе «немца» Гордона, ушедшего в Троицу. И в этот момент князь Голицын окончательно осознает свое крушение…
Невозможно с достаточной определенностью сказать, когда в сознании Петра сложилось представление о характере будущих преобразований. Невозможно с достаточной определенностью сказать, вопреки распространенному мнению, какое направление экспансии было для Петра изначально приоритетным – северо-запад или юго-восток. А это вопрос принципиальный.
Центральным событием десятилетия между приходом к власти и путешествием в Европу с Великим посольством стали Азовские походы, попытка прорыва к морям – Азовскому и Черному, вызов стратегическому противнику – Турции, закрывавшей дорогу в Средиземноморье.
В «Достопамятных повествованиях» Андрея Нартова, фрагменты из которых включены в этот том, есть свидетельства, много объясняющее в стратегии Петра: «Государь рассказал графу Шереметеву и генерал-адмиралу Апраксину, что он в самой молодости своей, читая Несторов летописец, видел, что Олег посылал на судах войски под Царьград, отчего с тех пор поселилось в сердце его желание учинить то же против вероломных турок, врагов христиан, и отомстить обиды, которые они обще с татарами России делали, и для того учредил кораблестроение в способном месте, и такую мысль его утвердила бытность его в 1694 году в Воронеже, где, обозревая он местоположение реки Дона, нашел способным, чтоб по взятии Азова пройти и в Черное море».