То обстоятельство, что Петр постоял несколько времени у стола в Большой палате Посольского приказа и посмотрел на иконы в тайной казенке, не дает еще возможности заключать о его стремлении взяться за государственные дела, сколь ни оригинально было это посещение царем приказа, прецедента которому нельзя, вероятно, найти в истории XVII в. Но Софья и ее приверженцы могли истолковать это неожиданное происшествие как один из признаков желания приближенных Петра знакомить царя с государственными учреждениями и вводить его в работу государственной машины. Разговоры о переходе власти к Петру не прекращались в Москве всю весну 1688 г.
«Самое правительство, — пишет тот же Кохен от 6 апреля, — находится in statu quo ante, и потому известие из Польши о происшедшей перемене правительства есть пустой вымысел. Если бы что произошло, то я по обязанности не преминул бы тотчас уведомить о том». Но 11 мая он уже сообщает: «Кажется, что любимцы и сторонники царя Петра отныне тоже примут участие в управлении государством. Несколько дней тому назад брат матери его, Лев Кириллович Нарышкин, пожалован в бояре»[97]. В январе 1689 г. произошло событие, окончательно уже свидетельствовавшее о совершеннолетии Петра: он женился. Положение правительницы Софьи становилось поэтому неловким: ей предстояло удалиться.
Софья прекрасно понимала это и давно уже стала заботиться о том, чтобы упрочить свое положение, придав своей власти более постоянную форму. После заключения вечного мира с Польшей 26 апреля 1686 г., по которому Киев оставался навсегда за Московским государством и который справедливо мог считаться крупнейшим успехом ее правления, Софья стала именовать себя в грамотах рядом с именами царей. Указ об этом именовании царевны вышел 8 января 1687 г. В грамотах и других официальных актах титул государей стали писать таким образом: «Великие государи цари и великие князи Иоанн Алексеевич, Петр Алексеевич и великая государыня благоверная царевна и великая княжна София Алексеевна, всея Великие и Малые и Белые России самодержцы». С того же времени царевна стала появляться вместе с царями на дворцовых церемониях и на выходах к церковным торжествам, приучая общество видеть себя неразлучной с царями. Но всего этого было недостаточно. У Софьи созревает мысль о венчании царским венцом. В августе 1687 г. Софья поручила своему второму фавориту, Шакловитому, без шума разведать, как примут эту мысль стрельцы и поддержат ли ее намерение. Шакловитый созвал к себе на дом 30 стрелецких урядников и предложил им написать челобитную с просьбой, чтобы царевна венчалась царским венцом. Урядники отнеслись к предложению холодно, заявив, что челобитной писать не умеют и опасаются, примет ли ее царь Петр Алексеевич. «Если не послушает, — возразил Шакловитый, — схватите боярина Льва Кирилловича Нарышкина и кравчего Бориса Алексеевича Голицына: тогда примет челобитье». — «А патриарх и бояре?» — спрашивают неохотно стрельцы. «Патриарха можно переменить, — горячится Шакловитый, — а бояре — отпадшее, зяблое дерево; разве постоит до поры до времени один князь Василий Васильевич Голицын». Так передавался этот разговор позднее на следствии по делу Шакловитого, осенью 1689 г. Из этой беседы Софья поняла, что стрельцы не будут ее поддерживать особенно усердно, раз надо было прибегать к таким насильственным мерам, как захват близких к царю людей и смена патриарха. На время она решила отложить свое намерение, однако не совсем отказалась от него. Для более постепенного приготовления умов к замышляемому перевороту был отпечатан ее портрет в царском облачении, в короне и со скипетром в руках. Ее окружают семь аллегорических изображений, представляющих семь ее добродетелей («разум, благочестие, щедрота, великодушие, надежда божественная, правда, целомудрие»). Сильвестр Медведев написал к портрету вирши, прославляющие царевну за эти добродетели. На овальном ободке портрета прописан был полный царский титул царевны с обычным перечислением всех земель, входящих в состав Московского государства. Такое же изображение с надписями на латинском языке было заказано в Голландии для распространения за границей, для подготовки иностранных дворов к московским переменам.