1 марта, в день св. Евдокии, Петр праздновал именины сестры царевны Евдокии Алексеевны. После обедни в церкви Апостолов Петра и Павла он выходил в Переднюю к обычному пожалованию кубками фряжских питей и водки. Царь Иван Алексеевич в этот день отправлялся в Новодевичий монастырь, где он вообще после низложения Софьи бывал по нескольку раз в год, вероятно, навещая томившуюся там сестру. Петр ни разу не участвовал в походах в этот монастырь, очевидно избегая встречи с Софьей[133].
На другой день, 2 марта, было Прощеное воскресенье. По обычаю прежних царей оба государя посетили в этот день Успенский и Архангельский соборы и побывали в монастырях — Вознесенском, Чудовом и на Троицком подворье, находившемся тогда в Кремле. До этого выхода, а также после него исполнялся обряд прощения: государи в Грановитой палате жаловали «к руке» думный чин, московское дворянство, дьяков и гостей.
16 марта, в воскресенье третьей недели Великого поста, по случаю празднования Федоровской иконы Богоматери оба государя присутствовали у обедни в дворцовой церкви Рождества Богородицы на верху на Сенях. 17 марта, в понедельник, в одиннадцатом часу дня, по нашему счету в пятом часу пополудни, скончался патриарх Иоаким; того же числа в третьем часу ночи, по нашему счету в девятом часу вечера, совершен был Адрианом, митрополитом Казанским и Свияжским, вынос его тела из патриарших покоев в церковь Двунадесяти Апостолов на патриаршем дворе. На следующий день, 18 марта, во вторник на третьей неделе поста, состоялось его погребение. В шестом часу дня, в двенадцатом часу дня по нашему счету, оба государя в «своей государской атласной одежде смирного (траурного) цвету» вышли к западным дверям Успенского собора и отсюда направились с крестным ходом в церковь Двунадесяти апостолов и затем участвовали в торжественном перенесении патриаршего тела из этой церкви в Успенский собор. Впереди процессии несены были «святые иконы», за ними дьяконы несли гробовую крышу, покрытую черным травчатым бархатом, затем шли патриаршие певчие, исполняя надгробные песнопения, за ними соборные протопопы несли гроб. Тело патриаршее положено было в гроб «по древнему обыкновению и по патриаршескому чину». За гробом шли митрополиты, архиепископы, епископы и иные власти, а за ними шествовали государи в сопровождении обычной свиты «в смирных кафтанах». По принесении в собор тело патриарха было поставлено среди церкви близ амвона, а во время «малого входа» за литургией было внесено в алтарь и поставлено за престолом близ «горнего места» до конца литургии. Государи отслушали в соборе часы, преждеосвященную обедню и весь «чин погребения» патриарха[134]. Патриарх Иоаким (как мы уже видели выше) ревниво охранял старинные устои московской жизни, враждебно относился к иноземцам и с неодобрением посматривал на дружественные связи с ними молодого царя, начавшиеся со знакомства с Тиммерманом и в особенности окрепшие со времени пребывания у Троицы осенью 1689 г., когда царь сошелся с Лефортом и Гордоном. Может быть, эту дружбу молодого царя к иноземцам патриарх имел в виду в тех резких выпадах против них, которые находятся в его завещании[135]. Патриарх просит государей в этом завещании запретить подданным всякое общение с еретиками иноверцами латинами, лютерами и кальвинами и безбожными татарами и советует удаляться от них, как от врагов Божиих и ругателей церковных, и в особенности не вступать с ними ни в какие разговоры о вере, мольбищных храмин их новых строить не позволять, а существующие уже в Москве разорить. Патриарх молит государей не давать проклятым еретикам иноверцам быть начальниками в полках над служилыми людьми, потому что такие проклятые еретики, богомерзкие живые идолы, в полках пользы воинству православному никакой не приносят, а только гнев божий на него наводят. Он припоминает по этому поводу, как он во время Крымских походов молил и просил, словесно и письменно, не назначать еретиков начальниками, но ни царевна Софья, ни князь В. В. Голицын его не послушались, и оттуда неудачи этих походов. Советники из царского синклита, пишет патриарх в заключение завещания, бывавшие на посольствах в чужих странах, видели, как каждое государство держит свой нрав и обычай в одеждах и поступках, а чужеземных обычаев не приемлют и иным верам свободы не дают. Петр, вероятно, вздохнул с облегчением, когда не стало строгого патриарха, ревнителя старины, и мог теперь, не боясь его укоризн, дать полную волю своим чувствам к новым друзьям-иноземцам и склонности к иноземному быту, с которым он начал у них знакомиться. Вскоре же после смерти патриарха, 1 апреля, как раз вопреки последним словам его завещания об иноземных обычаях и одеждах, царю Петру, как значится в записях царской Мастерской палаты, было сделано «немецкое платье»: камзол, чулки, башмаки, шпага на шитой золотом перевязи и «накладные волосы», т. е. парик. Часть материалов для этого платья была куплена «у генерала у Франца Лефорта»[136].