Царь остался этим очень доволен и сказал, что, когда представится такой случай, он даст знать посланнику конфиденциально. «После этого, — заключает Гейнс свою депешу, — он приказал Бутенанту хранить в тайне все, что он слышал. Царь, доверяя его честности, не пожелал иметь другого переводчика. Я могу довольно хорошо объясняться с ним по-голландски, но во время речи ему иной раз недостает слов, и тогда надо прибегать к переводчикам. Когда все это кончилось, его величество позавтракал у комиссара Бутенанта и, послав за вице-адмиралом Крюйсом, отправился осматривать большой колокол в замке (Кремле), имеющий 92 фута в диаметре, так что под ним может повернуться человек на лошади». Благоволение к Гейнсу царь выразил еще и тем, что пригласил и его с собою в Кремль осматривать вместе с Крюйсом колокол, а затем отправился с ними обоими на обед к боярину Л. К. Нарышкину[52].
На другой день после обеда посланник опять встретился с царем на прощальном пиру у Лефорта, с которого Петр в 6-м часу вечера выехал в Воронеж при звуках труб и пушек и при громких криках «Vivat!». Из Воронежа царь вернулся в Москву к Рождеству. Святки по обычаю проводились в шумных увеселениях, а затем в двадцатых числах января продолжался розыск над второй большой партией стрельцов, поглощавший внимание Петра. К тому времени Гейнс получил из Копенгагена необходимые ему приказания. Вести о намерении шведского правительства отправить в Москву посольство и опасение, что это посольство расстроит налаживающийся датско-русский союз, побудили Христиана V действовать более решительно, и он предписывал Гейнсу не только представить царю проект договорного акта, но и делать в этом проекте всякие изменения, какие угодно будет царю, не изменяя только существа двух параграфов проекта, касавшихся взаимной помощи и имевших значение «фундамента» всего дела (als das fundamentum des gantzen wercks). Гейнсу сообщен был также текст договора Дании с Августом II на тот случай, если бы опять зашла речь о составлении против Швеции тройственного союза[53]. Посланник был, таким образом, в полной готовности продолжать начатые лично с царем переговоры. Однако переговорить с царем впервые по его возвращении из Воронежа ему удалось только 27 января 1699 г. в доме князя Б. А. Голицына, где царь проводил вечер, отдыхая после допроса стрельцов. «Я улучил время, — доносит Гейнс об этом свидании королю, — чтобы сообщить ему, что я имею ответ на все, что его величество мне поручал; он остался доволен и сказал мне, что через несколько дней он непременно будет у комиссара Бутенанта, так же как в прошлый раз, и что он меня о том уведомит; я должен согласиться подождать и тем временем все приготовить, чтобы сообщить ему проект, который ваше величество милостиво мне прислали, принимая все предосторожности и соблюдая, насколько будет осуществимо, тайну… Царь мне строго запретил говорить об этом кому-либо из его министров»[54].
Обещанное свидание состоялось 2 февраля, накануне казней, которым была подвергнута вторая партия стрельцов после январского розыска. «Согласно своему обещанию, — пишет Гейнс королю, — царь приехал к комиссару Бутенанту 2 февраля в исходе дня (`a la fin de 2 Feґvrier) в сопровождении своего первого переводчика и немногих незначительных лиц. Меня позвали. Царь сделал мне знак следовать за ним в отдельную комнату, приказал запереть двери и спросил, что я могу ему предложить. Я имел честь ему сказать, что „его величество без сомнения припомнит, что он мне поручил, и что я сделал все необходимое, чтобы получить от вашего величества удовлетворяющий ответ по всем пунктам. Он спросил сначала, нет ли у меня всего этого на письме, чтобы ему сообщить. И так как я сам лично переписал набело проект союза, который ваше величество удостоили мне прислать, то я вынул его из кармана с заявлением, что ваше величество убеждены, что царь увидит отсюда истинные намерения и что эти намерения удостоверят его во всем том, чего можно во всякое время ждать от великого друга, брата и союзника“». Вероятно, эти последние заявления Гейнса показались царю слишком многословными, так что он нетерпеливо вырвал бумагу из рук посланника. «При этом его величество царь, — продолжает Гейнс, — почти вырвал у меня из рук (проект договора), сказав, что никто в мире его не увидит, кроме него и присутствовавшего присяжного переводчика, который должен перевести его на русский язык, что это скорее его, чем мое, дело все по возможности осторожно устроить (de menager le tout au possible) и что он мне даст ответ и сообщит свои соображения, через несколько дней. Я удержал у себя, государь, сепаратный и секретный параграф и открою его тогда только, когда получу положительное уверение со стороны царя, что дело одобряется, и это согласно с моими первыми инструкциями». После этого разговора Гейнс, следуя предписаниям короля, повторил «комплимент», сделанный на прошлом свидании, сказав, что король в высшей степени желает обнять царя в своих владениях и берет на себя заботу о его перевозе в Данию с наивозможнейшими удобствами. В ответ на это царь обнял Гейнса и сказал, что он также желает этого счастья, но что в настоящее время чувствует себя как бы в осаде со всех сторон, однако надо надеяться, что в будущем переезд по морю будет более свободным. Слова Гейнса, что путешествие можно было бы предпринять через Данциг или другой какой-либо порт, Петр прервал, заметив: «Не надо мечтать об этом при теперешних конъюнктурах, так как, кажется, нигде нет безопасности». «Я закончил пожеланием, — пишет Гейнс, — чтобы со временем царь нашел боґльшие удобства на этот конец, на что он улыбнулся и обнял меня второй раз. Затем он вернулся в первую комнату, где находился генералиссимус Шеин, встретивший его на дороге. Мы с Бутенантом предложили ему и его компании несколько стаканов напитков по обычаю этой страны, и после нескольких минут беседы царь удалился, весьма милостиво уверяя меня еще раз, что это его дело сохранить все в тайне и что я ничем не рискую с ним»[55].