— Есть, — говорит, — хороший надежный человек. Только как работать тут, землю куда девать из этого подкопа?
— Ну, ее на носилках в помойну яму можно стаскать.
— Ну, можно будет разыскать.
— Давай скорее эти дела устраивай!
Эта гувернантка охлопотала этого человека. Пришел он, они посоветовались.
— Ну, сколько ты возьмешь за эту работу?
— Работа эта опасная, она сто тысяч будет стоить.
— Ах, у меня только 75! Делай, только чтоб ни папа, ни мама, никто в городе про то не знал!
— Не сомневайтесь, барышня, давайте деньги, мне надо нанять рабочих и устройство это начинать.
Вот начали работу. Трудно было сделать, но слово сдержал: это дело протянулось с месяц. Закончили подкоп прямо к нему в спальню. Оденется она — и туда на прогулку. Натащут вина, закуски: прислуга эта научилась водку пить, вся спилась. Наставили там свечи, светло, как на главной улице. Как уходит назад — гасит.
Вот она принудила его. Пришла к нему к сонному, мушкатан направила на него; тот перетрусил здорово, что ж — сонный человек:
— Что, — говорит, — вы от меня хотите?
А у самого губы дрожат.
Ну, и сама она не выдержала, заплакала:
— Я, — говорит, — о вас забыть не могу.
— Знаете, барышня, я сам сейчас человек безоружный, нахожусь в вашей воле, только понять мне трудно, что вы от меня хотите.
— Ну ты мой, а я твоя, — говорит.
— Ну, когда так, то я не прочь, только зачем же угрожать мне оружием?
— Как я могу без оружия! За разбойника меня принял?..
Ну, потом она часто стала похаживать, даже нетерпение у ей: чуть видит, в погребке людей нет, ширк — и там.
Вот шел один раз мимо Петр Первый и решил зайти в погребок выпить (аппетит пришел у него). С маху отворил дверь — она сидит у него на коленях. Глядит: он — его портрет, а тут его крестница. Оставалось минут 15 закрывать погребок: тут в городе было постановление, во сколько закрывать, дальше торговать нельзя. Ну, он ничего не сказал им.
— Дайте мне, — говорит, — полбутыльничек.
Выпил, остатки оставил и деньги выложил тут. Вышел он, подзадумался.
— Зайду-ка я к Воронцову, к куманьку своему.
А та:
— Государь был, крестный мой.
Перепугалась.
— Ты сама беду делаешь, что приходишь в такое время на коленях сидеть!
— Ну, ни черта. Наверно, не разглядел он, не разобрал.
— Да, не разглядел!
Она живо спрыгнула под западню, прибегает, встречает крестного. Тот смотрит:
— Что за история? Призрак, что ли, это? Мимо не проходила, а уж дома встречает. Это что такое? Что-то тайное тут есть.
Он сейчас к графу Воронцову, разговоры, угощенья; ну посидели, поговорили, рассказал ему Петр свое приключенье. Тот не верит. Ладно.
Потом назначено было в сенате дело. Ну, просидели они до позднего вечера. Меншиков, Воронцов и Петр I пошли вместе, и пришла им мысль зайти в погребок. «Выпьем, — говорит Петр I, — а потом по домам!» Отворили разом дверь — она опять на коленях сидит. Молодой человек встает за стойку, а она сейчас же убежала в комнату, накрылась. Ну, Петр-то опять сметал, а те подумали: прислуга там али сестра.
— Ну, вы видели там, как хозяин забавляется, кто у него на коленях сидит?
— Нет, не заприметили.
— Ну ладно, до второго случая, сейчас не скажу вам, что тут творится, — потом все откроется.
И вот опять они идут той дорогой мимо погребка.
— Ты знаешь, кум, тут чудо створилось. Зайдем. Есть тут два портрета снятые. Только смотри, виду не показывай. Там я с тебя воли не снимаю, а здесь держись.
Подходят, Петр с маху дверь дернул, только отворил:
— Видишь два портрета? — говорит.
— Вижу.
Ну, попросили водки, чтобы виду не показать, выпили. Встают, даже заплатить забыли. Павел Георгиевич подходит:
— Можно записать там, — говорит, — в другой раз уплотите.
— Все равно, записывай, — и вышли на улицу.
— Ну, что ж, узнал теперь свой портрет? — спрашивает Воронцова Петр I.
— Да, это моя, падшая.
— Ну, а тот-то что за кот?
— Я признаю, будто твой сын, что ли.
— Похож-то похож, — говорит Петр, — да черт его знает, откуда он взялся.
— Да ты, — говорит, — кум, тоже хорош жеребец: попадется — не сорвется. Вот один здесь и объявился. Делай с ним как хочешь, ну а с этой я не буду нянчиться. Да это что за паскудство такое — с кабатчиками связалась, не нашла себе похуже! Отдать ее за такого кабатчика — стыд, и на улице не пройти, и в сенат ни зайти!