В подтверждение угрозы солдат обнажил свой тесак.
— Отец родной, не губи меня, помилосердствуй! Право, нет ничего! — завопила дико хозяйка, бросившись в ноги служивому.
В это время дочь хозяйки, стоявшая поодаль и бледневшая все более и более, при страшном возгласе солдата вдруг бросилась к поставку, находившемуся под образом. Солдат заметил это, вложил тесак в ножны и бросился к поставцу, но тот был заперт. Служивый схватил топор, мигом сбил замок, открыл поставец, и что же? В поставце на полках лежали и жареная говядина, и ветчина, и гусь, и полная склянка вина вышиною в штоф. Солдат вытащил пробку из склянки, понюхал, хлебнул.
— Э, донская водка! Славно. Ну, едят-те мухи, какое раздолье! — вскричал он, весело посматривая на поставец, наполненный разными разностями. — Ах ты, ведьма, для кого это ты оставляла, припрятала? Как еще у тебя зенки-то могут смотреть, окаянная?
Продолжая ругать старуху, солдат принялся таскать на стол все, что было в поставце. Петр улыбнулся, глядя на хозяйничество служивого. Но хозяйке было не до того: она злобно посматривала на солдата, который теребил ветчину.
С улыбкой самодовольства сел потом служивый за стол, наполненный съестным.
— Тьфу ты, съедят-те мухи, какой у нас теперь славный ужин! Ну-ка, брат Гриша, откупоривай склянку да наливай себе и мне донской-то!
— Наливай-ка ты сам, — отвечал Петр, кивнув головою на склянку. Вмиг чарки были наполнены. Петр и солдат взяли их в руки и, осушив до дна, принялись, крестясь, ужинать. Петр ел очень мало, он не выходил из своей задумчивости. Но зато солдат уплетал за десятерых.
Окончив ужин и поблагодарив Бога, Петр по-прежнему сидел, опершись на руки головою, а служивый, обращаясь к хозяйке, спросил:
— Ну, хозяйка, где бы нам с Гришею лечь спать-то?
— Да ложитесь в избе, где вам вздумается.
— Лечь-то немудрено, здесь есть где, да приедет с охоты твой муж — разбудит нас, а нам надо завтра ранехонько в поход. А что у тебя в той каморе? Для чего ты в нее дверь-то запираешь?
— Разный сор, отец мой, — отвечала хозяйка, изменившись в лице.
Солдата подстрекнуло любопытство: он взял со стола свечку, подошел к затворенной двери, толкнул ее ногою, и она отворилась. Солдат вошел в каморку — это была другая пространная комната, в ней был страшный беспорядок: на стенах висели ружья, сабли, кинжалы; множество окровавленных одежд и разных других вещей валялось по полу кучами. Солдат смекнул, что дело неладно.
«Ну, едят-те мухи! — думает он. — Попали же мы с Гришею к людям-то, кажется, недобрым. Что делать? Отправиться из этого проклятого притона мошенников теперь нельзя, как раз попадемся на дворе в руки хозяина, о котором говорила хозяйка, что он в дороге. Впрочем, постой, — рассуждает служивый, — пущусь я на хитрость. Так и быть, переночуем в этом логовище».
Солдат поспешно вышел из этого покоя в прежний и, не доказывая нисколько о своих подозрениях, предложил Грише отправиться спать на чердак.
— Как и куда знаешь, служивый, — отвечал Петр, — только бы поскорее лечь, потому что мне, право, спать хочется.
Служивый стащил на чердак ворох сена, за ним залез с трудом и Петр. Шагая через перекладины, солдат с Петром выбрали в сторонке место и разостлали на нем сена.
Петр окрестил свое ложе, перекрестился три раза и, проговори солдату «Ложись, служивый!», лег и скоро заснул.
— Спи с Богом, Гриша, — сказал служивый тихо, услышав храп Петра, — ты, брат, и не знаешь, что мы попали с тобою не в доброе место. А я не буду спать всю ночь, а то, пожалуй, и голову проспишь!
Ночь была лунная. Служивый подошел к открытому окну и стал смотреть в небо. Вдруг послышался ему в лесу гам и свист. Он начал прислушиваться — начал слышаться и конский топот все ближе и ближе.
«Ну, — думает служивый, — плохо приходится нам: кажись, разбойники едут. Надо перехитрить их, проклятых».
Служивый отошел от окна и, сойдя с лунного света в темноту, стал глядеть на двор. Видит, ворота отворились, и пятеро пьяных мужиков со страшным ругательством въехали верхом на двор.
— Тише, тише! — закричала им хозяйка. — У нас в тенетах[29] попались два зверя: один-то — солдат, взять у него, кажись, нечего, только озорник такой, что и Господи упаси, чуть не убил меня, окаянный, и все поел, что вам было приготовлено. Зато от другого можно поживиться: у него есть, должно быть, деньги, на нем и рог-то, кажись, серебряный.
— Где они? — хрипло спросил первый голос.
— Спят на чердаке. Я сию минуту слышала — они оба храпят крепко.
— Ну, об них толковать нечего: они не уйдут от нас. Наперед уберем лошадей, поужинаем, да тогда уж и велим им шеи протягивать.