Наш новопожалованный офицер вызвал жену свою с детьми из деревни и, служа верою и правдою государю Петру Алексеевичу, никогда не был им забыт.
Озлобленный такими дерзкими словами, разбойникъ, не помня себя, бросился на лѣстницу и очутился лицомъ къ лицу съ солдатомъ; началась страшная борьба. Разбойникъ старался схватить служиваго за горло, но тотъ его осилилъ.
Служивый быстро бросился къ тому мѣсту, гдѣ спалъ Петръ.
— Алеша! Вставай, братъ, скорѣй! — кричалъ служивый, толкая Петра.
Петръ открылъ глаза и изумленно посмотрѣлъ на солдата.
— Да что это, служивый, ты ужъ совсѣмъ одѣтый, неужто ужъ въ дорогу собрался? Да и голосъ-то у тебя какой-то странный. Ужъ не случилось ли что недоброе? — говорилъ Петръ.
— Ничего, ничего, — говорилъ солдатъ, — вставай поскорѣе, въ избу чай пить пойдемъ.
Петръ рѣшительно не могъ понять, что такое дѣлалось. Надѣвъ сапоги, онъ пошелъ къ слуховому окну, у котораго на стѣнкѣ было повѣшено его верхнее платье. Взявъ платье, онъ сдѣлалъ нѣсколько шаговъ обратно отъ окна, и вдругъ его взору представилась валяющаяся на полу человѣческая голова.
— Что это значитъ? — спросилъ испуганный Петръ.
— Охъ, Алеша, чудеса показалъ сегодня надъ нами Господь! Лежали бы на этомъ мѣстѣ наши головы, если бы не помогъ намъ Царь небесный!..Слушай, я разскажу тебѣ подробно, что происходило въ то время, когда ты спалъ своимъ богатырскимъ сномъ.
И солдатъ принялся разсказывать Петру, какъ удалось ему спасти себя и его.
При разсказѣ солдата не разъ сильная дрожь пробѣгала по жиламъ Петра.
— Чего же ты не разбудилъ меня, служивый? Вѣдь вдвоемъ-то намъ было бы легче справиться? — спросилъ Петръ.
— Побоялся, Алеша, подумалъ, что ты станешь горячиться, не будешь дѣйствовать втихомолку и испортишь все дѣло. Ну, да объ этомъ ужъ теперь нечего толковать, надо только молиться и благодарить Бога за наше спасеніе.
Петръ благоговѣйно возвелъ взоръ свой къ небу, потомъ обнялъ служиваго и крѣпко поцѣловалъ его.
— Спасибо, служивый, да воздастъ тебѣ Господь за то, что ты спасъ мою жизнь, а что касается меня, то когда-нибудь отплачу тебѣ за твое добро и вѣкъ буду молиться за тебя, — говорилъ Петръ, и слезы, вызванныя глубокимъ чувствомъ благодарности, выступили на глазахъ его.
— Бери, Алеша, твой пистолетъ и пойдемъ въ избу, пора и убираться отсюда, чтобы не нажить новой бѣды.
Петръ взялъ пистолетъ, взвелъ курокъ и направился вслѣдъ за солдатомъ къ лѣстницѣ.
Старуха, находившаяся въ эту минуту въ избѣ со своею нѣмою дочкой, начинала уже приходить въ смущеніе, почему такъ долго не являются съ чердака ни мужъ ни сыновья. Заслышавъ шорохъ въ сѣняхъ, она подумала, что это являются ея сыновья съ добычей, и быстро схватила со стола горящую свѣчу и поспѣшила къ двери, чтобы встрѣтить ихъ.
— Ну, а нѣтъ ли еще съ вами по сосѣдству такихъ же молодцовъ? — спрашивалъ снова служивый.
— Нѣтъ, родимый, право слово, нѣтъ; года два тому назадъ были версты за двѣ отсюда такіе же хваты, моему товарищи, да прошлую зиму ихъ изловили и отправили куда слѣдуетъ, — отвѣтила старуха.
— Ну, теперь ты должна намъ показать все твое добро; смотри, не утаивай; коли утаишь, да я самъ найду, то плохо тебѣ будетъ.
— Все, все, родимый, покажу, всѣ сундуки отопру, потому ничего мнѣ теперь не надо, только бы пришлось душу избавить огь такого великаго грѣха.
Но каковъ же былъ ея испугъ, когда дверь отворилась, и передъ ней явились Петръ и служивый. Отчаянный крикъ вырвался изъ ея груди, и она едва не упала безъ чувствъ.
— Чего испугалась? Слышалъ я, какъ ты научала своего мужа положить наши головы, да нѣтъ, не пришлось, ошиблись вы въ расчетѣ. Я тѣ, окаянная, покажу, какъ научать злому дѣлу! — кричалъ во все горло служивый.
— Отецъ родной, помилуй, не погуби, пусти душу на покаянье, вѣкъ буду молить за тебя, — говорила старуха, валяясь въ ногахъ солдата.
— Такъ вотъ какимъ звѣринымъ ловомъ здѣсь промышляете? Говори, змѣя подколодная, кто у васъ еще здѣсь есть? Говори всю правду.
— Ни единаго человѣка больше, родимый, нѣтъ. Вотъ приходитъ мой послѣдній часъ, не буду лгать: право слово, никого больше нѣтъ. Видно, ужъ мой старикъ своими худыми дѣлами больно Господа прогнѣвилъ, что такъ наказалъ его Господь; видно, на своемъ вѣку много душъ загубилъ, что и самому пришлось умереть такою смертію. Ужъ, вѣстимо, это была Божія воля, что ты, родимый, съ пятерыми справился. Прости ты меня, старуху-грѣшницу, не губи ты мою головушку. Дамъ я тебѣ клятву предъ образомъ, что все это добро, такимъ грѣхомъ нажитое, нищимъ раздамъ, а сама пойду по святымъ мѣстамъ Богу молиться, — со слезами говорила старуха, снова кланяясь въ ноги служивому.