— Говорит, за последние недели таких сообщений были десятки и все ложные. Устали зазря солдат гонять.
— Как-то не серьёзно это звучит. Причём тут иеромонах?
— Запирается Ушаков. Нужно продолжить допрос с дыбой, кнутом и калёным железом.
Я побарабанил пальцами по столу. Есть шанс, что я ошибаюсь в своих подозрениях. Но Ушаков явно что-то скрывает даже под угрозой пытки. Матюшкин и Левенвольде похоже тоже так считают.
— Действуйте. Предупреди палача, что если генерал случайно умрёт — следующим на дыбе окажется он сам. И кнут с железом используйте в последнюю очередь.
Шрамы от пыток у всех попавших в руки дознавателей ищут в первую очередь. Это клеймо на всю жизнь, а если я всё же ошибся — не хочется портить дальнейшую биографию Ушакову. Разумеется, работать с ним я уже не смогу. Но как это часто бывает в российской истории, ссыльные и опальные приносят иногда серьёзную пользу где-нибудь в Сибири.
Иеромонах Арсений выглядел спокойно, когда его привели ко мне. Я с любопытством разглядывал человека, которого церковь канонизирует в конце XX века. Он прославится блестящими проповедями и бескомпромиссностью в общении с императрицами. За свою критику секуляризации церковных земель и пострадал в итоге. Одно время я думал, что он мог бы заменить моего престарелого духовника высокопреподобного Тимофея. Но меня пугают наши неизбежные конфликты с несгибаемым защитником церкви. Вольно или не вольно любая моя близость с таким человеком принесёт в итоге вред моим планам. Найду себе более покладистого духовника.
Арсений пересказал мне сегодня то, что написал в письме к архиепископу Георгию, то есть о своих подозрениях в отношении Ушакова, Феофана Прокоповича и священника Сойкиного Погоста.
— Благодарю тебя, Ваше преподобие. Ты сделал большое дело, разглядев измену там, где её никто не видел.
Разумеется, я отпустил уставшего от передряг и столичных интриг человека. Только когда он выходил, попросил благословить меня и помолиться о моём здравии. Какого-то облегчения от благословения святого я не почувствовал и решил выйти на воздух. Эти тяжёлые каменные своды главной имперской тюрьмы давят и мне на психику. На крыльце стоял, слушая шум очередного осеннего дождя. От крепостных ворот подъехала знакомая карета из которой прихрамывая выбрался Остерман и, подойдя ближе, взмахнул шляпой и поклонился.
— Заходи под крышу, Андрей Иванович. Незачем под дождём стоять, простудишься.
Я подал знак Левенвольде и он, зацепив Яковлева за рукав, оставил нас наедине с вице-канцлером. Только пара бедолаг-охранников, не обращая внимания на холодные капли, застыли саженей в пяти от нас, контролируя периметр безопасности вокруг меня. Барон, стрельнув взглядом на закрывшуюся у нас за спиной дверь, достал трубку и неторопливо её разжёг.
— Почему ты служишь мне, Андрей Иванович?
— Потому что ты мой Государь, Пётр Алексеевич.
— Этого мало. Меншиков тоже считает меня своим царём, но решил, раз я малолетка, то он может диктовать мне, что я могу делать, а что нет. Ушаков же, если даже он не прямой изменник, тоже весьма вольно воспринимает свою присягу и то, как он может мне служить.
— Что он натворил? По его вине разбойники вновь ускользнули?
— Да. И не понятно пока, то ли он специально так подстроил, то ли по дурости. В его глупость я не верю. Мне кажется, он мог сам себя перехитрить. Но дело не в нём. Дознаватели разберутся со временем в его причастности, а суд Сената приговорит к справедливому наказанию.
— Что тебя беспокоит, Ваше величество?
— Меня беспокоит мысль о том, кого следующего придётся отправить на дыбу. Нет ли моей ошибки в том, что Меншиков и Ушаков пошли против меня? Может быть, я был недостаточно откровенен с тем, кому доверил править от своего имени?
Вице-канцлер пыхнул трубкой и улыбнулся.
— Есть что-то важное, о чём ты решил не говорить мне или кому-то другому, Государь. Что-то объясняющее твою не по возрасту умудрённость, необычные знания и дар предвидения. Я полон любопытства, но уверен, что существует веская причина такой скрытности, а значит мы не должны от тебя чего-то требовать, но просто исполнять свой долг. Если же по глупости или своеволию допустим ошибку, то, не ропща, примем твой суд и наказание.
Я кивнул.
— Хочу сказать тебе, Андрей Иванович, что доверяю тебе. Если появятся какие-то сомнения, не иди путём светлейшего или Ушакова, скажи мне откровенно. Уверен, мы сможем вместе прийти к правильному решению.