Меншикова и его детей ждало другое тяжёлое испытание.
Дарья Михайловна, всю дорогу не перестававшая горько плакать, от постоянных слёз ослепла и сильно захворала. Не доезжая нескольких вёрст до Казани, в селе Верхний Услон Меншиков остановился на несколько дней в простой крестьянской избе, так как продолжать путь было невозможно: страдалица Дарья Михайловна умирала.
До последнего вздоха она находилась в памяти, лёжа на скамье, накрытой дублёным тулупом. Её окружали сам Меншиков, их дочери и сын; они едва сдерживали душившие их рыдания.
– Данилыч, ты здесь? – слабо спросила умирающая.
– Здесь, здесь, Дарьюшка.
– Умираю я, Данилыч; прости, если чем провинилась.
– Тебе ли у меня прощения просить, Дарьюшка? Мне нужно о прощении тебя молить.
– Я давно, давно простила тебя. А дочки и сынок здесь, около меня?
– Все около тебя, Дарьюшка.
– Вот и хорошо. При вас душа моя будет расставаться с телом. Только жаль: ни тебя, Данилыч, ни дочек своих и сынка я не вижу. Взглянула бы я на них в последний разок. Машенька, подойди, я благословлю тебя, а там благословлю и тебя, Сашенька, и тебя, сынок, благословлю в последний раз. Обо мне не плачьте, детки, и ты, Данилыч, не плачь… Помучилась я, пострадала, пора на покой… К Богу иду… на Его правый суд, – слабым голосом говорила умирающая княгиня. – И там, у Бога, за вас, детки, и за тебя, Александр Данилыч, молиться я буду.
Голос умирающей всё слабел и слабел.
– Не покидай, не оставляй нас сиротами! – с громким рыданием воскликнул Меншиков, опускаясь на колени пред умирающей женой.
– Божья воля, Данилыч!. Встань… детей береги… И вы, детки милые, отца берегите, почитайте… Господь вас не оставит… Прощайте… Молитесь!..
Замолкла навсегда бедная Дарья Михайловна. Кончина её была тихая. Это произошло 10 мая 1728 года.
Меншиков своими руками сколотил из досок гроб для своей Дарьюшки, с которой прожил не один десяток лет душа в душу. Вместе с дочерьми и сыном он снёс гроб в церковь, где старенький священник наскоро отпел рабу Божью новопреставленную Дарью.
На сельском погосте нашла себе вечное успокоение княгиня Дарья Михайловна Меншикова. В убожестве и нищете ей было суждено окончить свои дни.
Меншикова и его детей чуть не силой оттащили от дорогой их сердцу могилы.
После долгого и утомительного пути Меншиков с детьми прибыл в город Берёзов. С опальным вельможей было несколько слуг, которые и в изгнании решились не оставлять своего господина. Меншиков сам, своими руками, построил для себя и для детей жилище и около своего домика небольшую деревянную церковку. Родом из крестьян, возведённый мощною рукою великого Петра на первую ступень в государстве, он в своём падении не упал духом, а с примерною твёрдостью переносил тяжёлую опалу.
Часть вторая
I
Было летнее солнечное утро, тихое, тёплое; в Новодевичьем монастыре благовестили к обедне.
К святым воротам монастыря подъехала щегольская карета с гербами, запряжённая в четыре лошади, с двумя гайдуками в нарядных ливреях; они быстро соскочили с запяток, отворили дверцу, и из неё выпорхнула богато одетая молоденькая, хорошенькая девушка.
Старушка монахиня, сидевшая в святых воротах, встала и, низко поклонившись приехавшей, проговорила:
– С миром взыди в обитель нашу.
– Можно ли мне видеть царицу-матушку? – спросила у монахини приехавшая девушка.
– Пообождать тебе, госпожа милостивая, придётся… государыня-матушка только что изволила в церковь пройти, к обедне.
– Что же, я подожду… сама пойду в церковь.
– Рано ещё, госпожа, только к часам ударили. Погуляй по монастырю, а то в наш садочек пройди. Тихо у нас, хорошо! А дозволь спросить, госпожа, кто ты будешь? – с любопытством посматривая на красивую молодую девушку, спросила монахиня.
– Шереметева я. Наталья Борисовна.
– Не дочка ли будешь покойному графу Борису Петровичу Шереметеву?
– Да… я – его дочь, – скромно ответила Наталья Борисовна.
– Голубушка, графинюшка!.. Наконец Господь мне радость послал тебя увидеть!.. Ведь твой покойный родитель благодетелем нашим был. Вишь, крепостная я его была, а граф на волю весь наш дом отпустил… И знаешь ли, за что? Твой батюшка поохотиться поехал в лес, а мой большак-брат Семён в дворовых охотниках служил. Вот на охоте большой медведь и подмял под себя твоего батюшку, а Семён вовремя успел и пристрелил медведя. Вот покойный граф за это и на волю отпустил.
– Батюшка покойный правильно поступил: за большую услугу и награда большая. А скажи, матушка, как звать тебя? – спросила у монахини графиня Наталья Борисовна. – Да мне свою келейку укажи: я от матушки царицы и к тебе зайду.
– Под колокольней моя келейка… Зайди, графинюшка, осчастливь меня. А зовут меня Гликерьей. Да глянь-ка, глянь, графинюшка: кажись, царицу-то ведут из церкви… так и есть! – поспешно проговорила Гликерья, показывая на столпившийся около церковной паперти народ.
С паперти сходила вдова-царица Евдокия Фёдоровна, из рода Лопухиных, против воли постриженная в монахини по приказу императора Петра Великого. Её с почётом вели монахини.
– Что-то государыня-матушка рано из церкви вышла, видно, ей нездоровится, – тихо проговорила монахиня Гликерья.
– Я вот сейчас подойду к царице-матушке, – проговорила графиня Шереметева, а затем торопливо пошла навстречу царице и при её приближении поклонилась ей до земли. – Благослови, государыня-матушка!
– Бог благословит. Встань!.. Пред единым Богом преклоняйся, – властным голосом проговорила бывшая супруга великого Петра.
– В обитель, царица-матушка, я нарочно приехала, чтобы повидать и поклониться твоему величию.
– Какое может быть величие инокини? Чья ты? Как звать тебя?
– Я – дочь Бориса Петровича Шереметева.
– Дочь Бориса Шереметева? Знавала я твоего отца, знавала!.. Верным слугою, говорят, он был моему покойному мужу Петру, в графы его государь произвёл… А тебя как звать?
– Натальей, государыня-матушка.
– Зайди ко мне в келью, поговорим. Хоть и нездоровится мне, потому и рано ушла из церкви, а всё же я рада тебе, графиня Наталья…
– Земной поклон, матушка царица, тебе за ласку! – И графиня Наталья Борисовна, до земли поклонившись царственной инокине, пошла за нею в келью.