Выбрать главу

Ещё оскорбительнее были высказывания Иоганны Елизаветы, которая позволяла себе обсуждать частную жизнь императрицы. О том, что примерно она говорила, можно узнать из донесений прусского посланника Мардефельда к берлинскому двору. 26 мая 1744 года дипломат писал явно со слов информатора при дворе: «Жена камер-юнкера Лялина... её величеству донесла, что архимандрит Троицкого монастыря — истинный Геркулес в делах любовных, что ликом схож он с соловьём из Аркадии, да и тайные достоинства красоте не уступят, так что государыня пожелала сама испробовать и нашла, что наперсница рассудила верно»31. Мардефельд вообще считал, что паломничества Елизаветы Петровны по святым местам имели не столько благочестивые, сколько эротические цели, и священнослужители, особенно угодившие государыне на амурном поприще, получали богатые подарки32.

Такие сплетни служили темой бесед между Шетарди и Ангальт-Цербстской принцессой, а далее передавались в Париж и Берлин. Методичный Бестужев собрал 69 посланий неосторожного француза и, чтобы скандал невозможно было замять, предъявил их не лично Елизавете Петровне, а на заседании Совета в присутствии императрицы. Оскорбление было нанесено публично. Конечно, вице-канцлер рисковал, но, азартный игрок, он готовился погибнуть сам, увлекая за собой врагов.

Императрица была «доведена до страшного гнева». Шетарди в 24 часа выслали из России. А принцессе Иоганне пришлось дорого заплатить за колкий язык. Если бы она была русской подданной, Елизавета отправила бы её вслед за Лопухиной. Но с владетельной княгиней приходилось церемониться. Императрица отчитала неблагодарную гостью и лишила её расположения. Если раньше комендантша писала мужу, что её «обслуживают, как королеву»33, то теперь царица не всегда допускала Иоганну к руке и обходила приглашениями.

Осторожная София старалась держаться от знакомых матери подальше и выказывать всяческую лояльность императрице. Однако, как бы осмотрительно она ни вела себя, избежать нагоняев от Елизаветы не получалось. Роскошный образ жизни при дворе заставлял великую княгиню делать долги, о последних же доносили государыне. «Однажды, когда мы, моя мать, я и великий князь, были в театре, ...я заметила, что императрица говорит с графом Лестоком с большим жаром и гневом. Когда она кончила, Лесток её оставил и пришёл к нам в ложу; он подошёл ко мне и... сказал: “она очень на вас сердита”. На меня? За что же? был мой ответ. — “Потому что у вас много долгов”... У меня навернулись на глаза слёзы... Великий князь, который был рядом со мной и приблизительно слышал этот разговор, дал мне понять игрой лица больше, чем словами, что он разделяет мысли своей тётушки и что он доволен, что меня выбранили. Это был обычный его приём, и в таких случаях он думал угодить императрице, улавливая её настроения, когда она на кого-нибудь сердилась».

Между тем часть расходов принцесса Иоганна и цесаревич могли бы приписать себе. «Великий князь мне стоил много, потому что был жаден до подарков; дурное настроение матери также легко умиротворялось какой-нибудь вещью, которая ей нравилась»34.

Бедная девочка! Покупать добрые чувства матери и жениха подарками! Какой бы расчётливой умницей София ни представала в «Записках», её гордость невыносимо страдала от таких отношений.

«Он стал ужасен»

Казалось, Екатерина прошла уже добрую половину пути до брачного венца. Но тут неприятный сюрприз преподнёс великий князь. Он сильно заболел — сначала корью, а затем, едва оправившись, оспой. В те времена такие недуги часто сводили в могилу.

Первый из них мальчик перенёс без осложнений. «Осенью великий князь захворал корью, что очень насторожило императрицу и всех, — вспоминала Екатерина. — Эта болезнь значительно способствовала его телесному росту; но ум его был всё ещё ребяческий; он забавлялся в своей комнате тем, что обучал военному делу своих камердинеров (кажется, и у меня был чин)... Насколько возможно, это делалось без ведома его гувернёров, которые, правду сказать, с одной стороны, очень небрежно к нему относились, а с другой — обходились с ним грубо и неумело и оставляли его очень часто в руках лакеев, особенно когда не могли с ним справиться. Было ли то следствием дурного воспитания или врождённых наклонностей, но он был неукротим в своих желаниях и страстях»35.

В декабре 1744 года двор отправился из Петербурга в Москву, но на полдороге, в селе Хотилове, Пётр захворал. «В этом месте остановились на сутки. На следующий день около полудня я вошла с матерью в комнату великого князя и приблизилась к его кровати; тогда доктора великого князя отвели мать в сторону, и минуту спустя она меня позвала, вывела из комнаты, велела запрячь лошадей в карету и уехала со мной... Она мне сказала, что у великого князя оспа»36. Диагноз страшный. По поведению принцессы Иоганны видно, как та испугалась за дочь.