Действительно, Ламсдорф десять лет прослужил кавалером при Константине Павловиче, но никогда не смел и пальцем его тронуть. Августейшая бабушка не давала разрешения на подобные методы. Генерал только наблюдал безнаказанное хамство последнего на уроках у общего для старших великих князей наставника Цезаря Лагарпа и... копил злость. Константин действительно был несносным мальчишкой, учился трудно, с большим отставанием от Александра. И вот уже не злодей Брюмер, а кроткий Лагарп называл подопечного «господин осёл» и доведённый до отчаяния его поистине наследственным упрямством заставлял писать извинительные записки: «В 12 лет я ничего не знаю, не умею даже читать. Быть грубым, невежливым, дерзким — вот к чему я стремлюсь. Знание моё и прилежание достойны армейского барабанщика. Словом, из меня ничего не выйдет за всю мою жизнь»15.
То же самое, слово в слово, можно было сказать и о Петере. Чем это не карикатура с изображением осла, повешенная ребёнку на шею? Удивительно ли, что из Петра и Константина, которым вдолбили в голову, будто они ни на что не годны, и правда не вышло ничего путного? Позднее именно просвещённый философ-республиканец Лагарп порекомендовал приставить к младшим великим князьям генерала Ламсдорфа, своего родственника, свояка (они были женаты на сёстрах). Но что же заставило любящую Марию Фёдоровну вручить детей такому исчадию ада? «Доверие матушки» тоже зиждилось на страхе, что царевичи, если их не держать сызмальства в ежовых рукавицах, вырастут похожими на брата Константина — вылитого Петра III.
Читая «Записки» Николая, кажется, что Ламсдорф — это перевоплотившийся через полвека Брюмер. Опрокидывая впечатления великих князей в прошлое, можно представить себе, что чувствовал Карл Петер в руках подобного типа. По меткому замечанию учителя французского языка Мильда, Брюмер «подходил для дрессировки лошадей, но не для воспитания принца»16.
С результатами подобной «дрессировки» будущая невеста Петра Фёдоровича смогла познакомиться ещё в 1739 году. В городке Эйтине, куда София Фредерика Августа Ангальт-Цербстская приехала вместе с матерью и бабушкой, ей довелось увидеть своего троюродного брата. В тот момент ещё никто из собравшихся на большой семейный совет не знал, какая судьба уготована обоим детям. Опекун принца дядя Адольф Фридрих решил показать его многочисленной семье. «Тогда-то я и слышала от этой собравшейся вместе семьи, — вспоминала Екатерина, — что молодой герцог наклонен к пьянству, что он был упрям и вспыльчив, что он не любил окружающих... Приближённые хотели выставить этого ребёнка взрослым и с этой целью стесняли и держали его в принуждении»17.
Эта зарисовка из редакции «Записок» Екатерины II 1791 года. В другой, более откровенной версии 1771 года, посвящённой старой подруге графине Прасковье Александровне Брюс («которой я могу сказать о себе всё, не опасаясь последствий»), Карл Петер описан доброжелательнее: «Он казался тогда благовоспитанным и остроумным, однако за ним уже замечали наклонность к вину и большую раздражительность из-за всего, что его стесняло»18.
Екатерина много слышала о детстве супруга как от него самого, так и от голштинского окружения. Её мнение практически не разнится с оценкой Штелина, но существенно дополняет последнюю. «Этого принца воспитывали ввиду шведского престола, — писала она о муже. — ...Враги обер-гофмаршала Брюмера, а именно — великий канцлер граф Бестужев и покойный Никита Панин утверждали, что... Брюмер с тех пор, как увидел, что императрица (Елизавета. — О. Е.) решила объявить своего племянника наследником престола, приложил столько же старания испортить ум и сердце своего воспитанника, сколько заботился раньше сделать его достойным шведской короны»19.
За двумя коронами
В приведённом отрывке Екатерина затронула крайне болезненную для маленького герцога тему — его права на два престола — русский и шведский, которые, казалось, взаимно исключали друг друга. Многое в несчастной судьбе Петра было предопределено происхождением, актами, скреплявшими династические притязания, тяжким политическим положением, в котором оказались родовые владения отца в начале XVIII века. Не зная этой внутренней кухни, трудно понять дальнейшее развитие событий. С самого рождения голштинский принц стал заложником чужих политических интересов, а возмужав, не мог распоряжаться собой без учёта рокового наследства. Ещё лёжа в колыбели, он вызывал надежды одних и горячую ненависть других не сам по себе, а как возможный преемник Петра I и Карла XII.