В.А. Бильбасов приведенный рассказ Шумахера интерпретирует так, что Людерс по описанию (по-видимому, дилетантскому) нашел болезнь Петра Федоровича «ничтожной», и утверждает, что если бы Петр был серьезно болен, то Людерс согласился бы ехать в Ропшу, поскольку «скорая смерть узника освободит и его от заточения. Людерс не едет в Ропшу, значит, Петр еще далек от смерти»49. Нам же кажется, что нежелание гоф-хирурга ехать к бывшему императору следует из противоположного мотива: Людерс не едет в Ропшу, предвидя возможную близкую смерть узника, которую могут приписать его неверному лечению.
Тут стоит упомянуть, какие парадоксы подбрасывает исследователю судьба. Казалось, что нам удалось найти достаточно надежное подтверждение даты отъезда Людерса в Ропшу. В старинной описи «Медицинской канцелярии» под 3 июля 1762 года упоминается небольшое, всего на двух листах, дело (правда, помеченное как несохранившееся) под названием «Требование об отсылке придворного лекаря Лидерса к статскому действительному советнику Теплову»50. Это ли не доказательство верности рассказа Шумахера?! Но все оказалось значительно сложнее; вызов Людерса не был связан с болезнью Петра Федоровича (о чем мы расскажем в параграфе, посвященном И. Людерсу).
По словам Шумахера, в тот же день, то есть 3 июля, в Ропшу был послан гоф-хирург Паульсен. При этом датский дипломат сообщает следующую потрясающую подробность: «Стоит заметить, что Паульсен поехал в Ропшу не с лекарствами, но с инструментами и предметами, необходимыми для вскрытия и бальзамирования мертвого тела, и, следовательно, в Петербурге с достоверностью знали, что здесь должно было бы произойти» (курсив наш. – О. И.).
Сразу за этой фразой идет следующая, уточняющая предыдущую и специально выделенная автором: «Нет, однако, ни малейшей вероятности, что это императрица велела убить своего мужа, но его удушение, вне всякого сомнения, дело некоторых из тех владетельных персон (habenden Personen), вступивших в заговор против императора и хотевших предупредить все опасности, которые могла принести им и всей новой системе его слишком продолжительная жизнь» (курсив наш. – О. И.). Весьма примечательно, что тот же Шумахер относит братьев Орловых к «небольшой и маловлиятельной партии» заговорщиков, подчеркивая, что они занимали «низкое положение в обществе»51. О «владетельных персонах» мы поговорим далее.
Участие Христофора Паульсена (о нем подробнее пойдет речь ниже) доказывается распоряжением Екатерины II от 31 августа 1762 года к А.В. Олсуфьеву о выдаче из Кабинета: «Лекарю Паулсину две тысячи рублей, Лидерсу тысячу рублей, Урлиху (скорее Ульриху. – О. И.) тысячу рублей». Различие в награждении довольно внушительное, вероятно, оно связано с тем, что Людерсу пришлось не лечить, а лишь помогать при вскрытии и бальзамировании. Какой-то лекарь Ульрих, не упомянутый Шумахером (а по нашей гипотезе, возможно, записавший рассказ самого Людерса), получил столько же52.
Вероятно, на разницу в награде повлияло и то, что Христофор Паульсен начал свою службу еще при Петре I и был с ним в разных походах. Известно также, что он, как штаб-лекарь конного полка, находился на коронации императрицы Елизаветы Петровны в Москве. 3 декабря 1763 года Х.М. Паульсен был пожалован чином надворного советника. Кстати сказать, И. Людерсу именным повелением Екатерины II от 23 октября 1762 года поручалось «пользование больных чинов Кавалергардского корпуса»53.
Если рассказанное А. Шумахером истинно, то второе письмо А.Г. Орлова было написано 3 июля и, вероятно, являлось последним сообщением Алексея Григорьевича из Ропши. Не исключено, что, когда оно писалось, Петр Федорович был уже мертв, а Орлов хотел подготовить таким образом Екатерину II к печальному известию.
Вернемся к описанию ОР2. По краю большого отрыва видны остатки шести букв (или цифр). Между последним словом «верный» и вырванным куском видно затертое начало какого-то слова. Несомненно, это сделал сам Орлов, поскольку аналогичным образом он затер слово в последней фразе (после «ежели вы») и написал на его месте «обо мне». Полагаем, что это результат спешки, в которой писалось это письмо. А.Г. Орлов так же затирал слова, когда в крайней спешке писал письмо к Екатерине II о поимке авантюристки, выдававшей себя за дочь императрицы Елизаветы.
Вероятно, спешкой, а не состоянием опьянения, как иногда считают, можно объяснить некоторые отличия в написании этого письма от первого. Орлов никогда не отличался хорошим почерком, что сам признавал. Так, в письме от 19 января 1793 года к В.В. Шереметеву он извинялся: «Не прогневайся, что так дурно пишу, потому что никогда лучше не умел, да к тому ж и перья не хороши»54. Прочитав много писем и бумаг, написанных рукой А.Г. Орлова, мы можем засвидетельствовать, что это была правда. Даже братья порой не разбирали его почерка. Кроме того, что-то не верится, что такой умный и расчетливый человек позволил себе пить в столь ответственные дни. При всей его могучей силе он был очень осторожным. «Только полная уверенность в успехе может побудить его предпринять что-либо рискованное», – писал один из его биографов55. Следует заметить, что в инструкциях о содержании секретных узников (например, Ивана Антоновича), о которой, возможно, знали караулившие Петра Федоровича офицеры, особо подчеркивалось: «За командою, накрепко смотреть, чтоб никаких беспорядков и пьянства не чинили, и находящихся в противности сему наказывать, смотря по вине преступления, и кто за что будет наказан и которого числа, о том иметь журнал»56. Трудно поверить, что предусмотрительная Екатерина II доверила Петра Федоровича людям, склонным к пьянству. Легенда о пьяном А.Г. Орлове возникла из текста ОР3, истинность которого внушает сомнение (об этом пойдет речь во второй главе). Завершая этот вопрос, заметим: вряд ли бы пьяная рука могла оттиснуть столь четко печать на ОР2.