Где именно находится Пьер? В маленькой комнатке в городке под названием Монбельяр, постаревший и седой, и на календаре последний день 1892 года? Но ведь из волшебной шкатулки возникает другой мир, он растет, обволакивает реальность, вытесняет ее заклинаниями детских стихов.
Город Воткинск. Маленький Пьер лежит на мягком ковре перед диваном, с которого только что встала красавица мать. Мать молча выходит из комнаты, а Фанни остается. Она сидит в кресле у окна за рукоделием и наблюдает, как маленький Пьер большим карандашом на плотной бумаге выводит слова: «Mort d’un oiseau»[20].
— Ты что, не слышал, маленький Пьер? — звучит ее привычный голос. — Матушка велела прекратить писать и идти в сад играть с Ипполитом. Если ты не будешь слушаться, шкатулку больше никогда не услышишь. Нужно всегда слушаться матушку.
Глава десятая
Обычаи города Одессы несколько диковаты, но подкупают своей искренней сердечностью. Здесь если уж чествуют популярную личность, то не знают удержу.
Петра Ильича в городе Одессе очень любили. Для него самого так и осталось загадкой, почему его именно здесь принимали с таким энтузиазмом, но он ощущал этот энтузиазм и душой, и телом в самом буквальном смысле. Дело в том, что один из диковатых обычаев города Одессы — качать виновника торжества. Это означает, что наиболее крепкие из присутствующих становятся в два ряда друг напротив друга, берутся за руки и насильно укладывают почетного гостя на образовавшееся шаткое ложе из сплетенных рук. И тут начинается безудержное веселье: виновника торжества подбрасывают, и он под всеобщее ликование взлетает в воздух и неуклюже приземляется на ложе из рук, чтобы тут же снова взлететь. Эта грубая забава повторяется минимум раз семь — таков традиционный ритуал — и приносит много радости всем зрителям и участникам, кроме, наверное, самого подбрасываемого.
Нужно заметить, что у Петра Ильича во время этого народного развлечения лицо от страха свело в застывшую маску. Когда его в первый раз подбросили в воздух, он жалобно застонал. Последующую процедуру он сносил молча, стиснув зубы и в ужасе широко раскрыв глаза. Все участники и собравшиеся вокруг зрители кричали «ура!» — это тоже было частью ритуала. Среди зрителей были госпожа Софи Ментер и Сапельников, которые должны были принимать участие в обоих концертах Чайковского в Одессе. Мадам Софи до слез хохотала над происходящим. «Боже мой, это неподражаемо!» — то и дело восклицала она и вынуждена была попросить у Сапельникова носовой платок, поскольку свой она потеряла и ей нечем было вытирать щеки, на которых слезы оставляли глубокие борозды в толстом слое пудры. «Неповторимое зрелище!» — отвечал Сапельников, который явно разделял всеобщее веселье и втайне мечтал сам стать жертвой подобной церемонии. Возможно, эта процедура была и болезненной, и опасной, но она относилась к почетным церемониям поклонения, а он жаждал славы во всех ее проявлениях.
И вообще у честолюбивого Сапельникова во время пребывания в Одессе было множество поводов позавидовать популярности своего покровителя и друга, которого здесь чествовали как народного героя. Почести, оказанные ему в Праге, Тифлисе и Нью-Йорке, блекли на фоне одесского триумфа. Чайковский, седобородый и уставший от жизни, на несколько дней стал героем портового города. При виде его дети на улицах ликовали, в газетах каждый день печатали о нем статьи, оркестр приветствовал его стоя, когда он в первый раз пришел на репетицию, а после премьеры «Пиковой дамы» овации не прекращались, с галерки слышались восторженные выкрики, напоминающие яростный вой, старики размахивали большими носовыми платками, а женщины бросались целовать ему руки. Восхищение «русским Бетховеном», желанным и бесценным гостем, подобно массовой истерии, охватило все слои общества. Каждая организация считала своим долгом дать банкет в его честь, каждая состоятельная семья стремилась пригласить его в гости.
К такому бурному излиянию чувств Петр Ильич совсем не был готов. Скольких друзей принес ему в этом городе его волшебный дар — дар превращения боли в музыку! Он был тронут, польщен и немного напуган таким страстным интересом к своей особе. Несмотря ни на что, его занимала одна только мысль — вернуться домой и работать, потому что сердце и разум его были целиком и полностью охвачены самым крупным, скорее всего, последним и несомненно самым важным его произведением. Время настало, предзнаменования неоспоримы, приближается час большой исповеди.