— Но ведь старый еще не кончился! — Смех у Брамса был отрывистый и резкий, он прервался так же неожиданно, как и возник. Из круга, образовавшегося вокруг двух композиторов — Петра Ильича Чайковского и Иоханнеса Брамса, — в ответ на капризное замечание великого мастера послышался подобострастный смех. Громче всех смеялся музыкальный критик Краузе, которого Петр Ильич только сейчас заметил среди гостей.
Брамс стоял, широко расставив ноги. Руки он держал на некотором расстоянии от громоздкого тела, и это придавало ему неуклюжий вид. «У него такой вид, как будто он страдает одышкой, — подумал Чайковский, — хотя дыхание у него ровное и спокойное…»
— Как вам нравится в Лейпциге? — спросил Брамс и медленно поднял правую руку, чтобы поднести ко рту длинную, черную сигару, вид у которой был ужасно тяжелый и нездоровый.
— Очень мило с вашей стороны, что вы об этом справляетесь, — ответил Петр Ильич, зажигая новую сигарету от только что докуренной. — Мои друзья устроили мне замечательный прием. Я чувствую себя почти как дома.
— Я рад это слышать, — сказал Брамс, запрокинув голову и слегка приоткрыв рот, отведя в сторону руку с толстой дымящейся сигарой. — Да, у друга Бродского всегда уютно, — добавил он с едва заметной улыбкой в сторону, где стоял Бродский. — И здесь подают самый лучший в Лейпциге кофе. — В ответ на это послышалось короткое звонкое хихиканье госпожи Бродской.
Брамс говорил с сильным северным акцентом, несколько отрывисто, резко выделяя первый слог каждого слова. «Вена на него никак не повлияла, — подумал Петр Ильич, — ни на его личность, ни на его музыку. Между прочим, округленные и мягкие линии его лица совсем не вяжутся с этой резкой манерой говорить. Его лицо напоминает мне лицо попа, с густой бородой с проседью, с длинными седыми волосами — красивыми волосами, хотя и редковатыми. Даже в его длинном черном сюртуке есть что-то поповское. Наверное, я когда-то был знаком со священником, похожим на него. Но почему брюки у него такие короткие? Они не подходят к длинному сюртуку, и сапоги у него какие-то нелепые…»
— Мы потом хотим немного поиграть, — сказал немецкий композитор, которому поднесли чашку кофе. Вдруг Петр Ильич вспомнил, что ему рассказывали, что Брамс целый день пьет крепкий кофе: у него должно быть очень здоровое сердце. — Я надеюсь, вам не будет скучно, господин Чайковский.
— Я польщен тем, что мне удастся услышать ваше новое трио, — сказал Петр Ильич с небольшим поклоном.
— Ну, возможно, это не совсем в вашем вкусе, — Брамс стоял перед иностранным гостем, о котором он знал, что тот не ценит его музыку, широко расставив ноги, с чашкой кофе в одной руке и с сигарой в другой. — В этом нет особой изюминки, нет блеска, — он смотрел на Петра Ильича дружелюбно, но с насмешкой.
— Я уверен, что все будет превосходно, — сказал Чайковский, досадуя, что так неловко ответил.
Все в комнате в напряжении ожидали, как он отреагирует на этот достаточно прямой, достаточно однозначный вызов великого мастера, и теперь они все, наверное, были разочарованы.
— Всем известно, — произнес Брамс по-прежнему дружелюбно, но несколько настороженно, — что вы, наряду с отечественной музыкой, предпочитаете современную французскую: Гуно, Массне, Сен-Санса, — он произносил французские имена с трудом, с акцентом и, возможно от неприязни, с неправильным ударением.
— Композиторы, которых вы перечислили, вполне достойны похвалы, — ответил Чайковский, высокий лоб которого покрылся красными пятнами. — В Париже меня, между прочим, обвиняют в том, что я попал под влияние немецкой музыки.
— В Париже, — ответил мастер немецкого реквиема, снова заливаясь своим грубым смехом, — в Париже им везде мерещится немецкое влияние. Ваша матушка ведь была француженкой? — неожиданно спросил он, слегка прищурив глаза.
— Моя матушка была из французской семьи, — Петру Ильичу эта беседа казалась невыносимой. Еще несколько минут, и все закончится неловким и непоправимым приступом ярости с его стороны.
Брамс, видимо, тоже почувствовал нечто подобное, потому что прекратил этот разговор, как правитель, завершающий аудиенцию.
— Как бы то ни было, я желаю вам хорошо провести время в нашей стране, — произнес он, отворачиваясь.
Худая англичанка с борзой набросилась на Брамса, как амазонка на врага:
— Когда начнется концерт, маэстро? — нетерпеливо домогалась она. — Нам всем не терпится услышать ваше новое произведение!
Петр Ильич нашел Грига, который вместе со своей Ниной устроился в углу комнаты. Со вздохом он опустился на диван между ними.