Александра приняла своего брата в затемненной комнате. Она неподвижно лежала на спине, скрестив худые руки на тяжело вздымающейся груди. «Как у нее заострилось лицо! — подумал брат, склоняясь, чтобы поцеловать ее. — Я ее с трудом узнаю. Вот только глаза знакомые. Но какие у нее тонкие, сжатые губы!»
У Саши было раздраженное и отреченное выражение лица. С таким выражением она встречала всех своих посетителей, каждый из которых отвлекал ее от сокровенных, жалобных, нежных, противоречивых и упрямых бесед с Богом, которые были единственным содержанием ее бесконечно длинных дней.
— Как ты себя чувствуешь, Сашенька? — спросил Петр Ильич и подумал: «А ведь раньше она меня совсем по-другому принимала! Во что же ее превратили беспощадное время и эта таинственная болезнь!»
— Все по-старому, — отвечала Александра, не шевельнувшись. — Конец все не приходит.
— Ты скоро поправишься, — робко попытался утешить ее Петр Ильич.
На это она не ответила, только слегка скривила губы.
— У тебя хороший врач? — поинтересовался брат, остановившийся в неловкой позе у ее постели.
— Я больше врачей не принимаю, — ответила она. Тут у нее начался приступ сухого кашля. Ей пришлось приподняться, и Петр Ильич поддержал ее за спину. — Спасибо! — с трудом выговорила она, и в голосе ее прозвучали нежные нотки. Она посмотрела на Петра Ильича. Да, ее умные, красивые, темные глаза не изменились, хотя и тонули в глубоких глазницах. Это были глаза любимой матушки и глаза Владимира, ее сына.
— Бедная Саша! — произнес Петр Ильич с искренним сочувствием, на мгновение забыв о всякой лицемерной дипломатии, принятой в обращении с больными.
Саша внимательно посмотрела на него, и взгляд ее был испытующим и полным строгой ласки. Не отводя пристального взгляда от его лица, она медленно подняла худую руку.
— Милый мой, — произнесла она с едва уловимым укором, — ты тоже, прямо скажем, не помолодел. Пьер, милый Пьер, сколько же времени прошло… Ты же совсем старик.
Он попытался улыбнуться, но лицо его отказывалось лицемерить в такой, на его взгляд, ответственный, трогательный и тяжелый момент. Ему казалось, что впервые за долгое время перед ним действительно была его сестра Александра, Саша, дочь горячо обожаемой матушки, мать любимого Владимира. Разве она не была посвящена в тайны его беспокойной, полной страданий, бед и сомнений юности? Разве не у нее он искал убежища? Сколько же времени прошло… Сестра успела стать ему совсем чужой. И вот теперь вдруг они, Саша и Пьер, так много друг о друге знавшие, разделявшие так много общих воспоминаний, вновь ощутили былую близость. Этот миг откровения нужно лелеять: Саша больна, силы ее на исходе, и неизвестно, каких усилий ей стоят эти драгоценные минуты. Скоро она опять вернется в свое уединение, к своей бесконечной немой беседе, к тайному, упрямому спору со строгим Всевышним.
— Ты иногда вспоминаешь матушку? — спросила она, не отводя от его лица вопросительного, добродушно-строгого взгляда.
— Я каждый день о ней думаю, — тихо произнес ее брат.
— Я скоро ее увижу, — Саша лежала неподвижно. Она отвела взгляд от брата и смотрела в потолок. Глаза ее блестели. — Может быть, ей что-нибудь от тебя передать? — спросила она с усмешкой, как будто пошутила.
— Ты думаешь, мы все снова увидимся? — поинтересовался Петр Ильич приглушенным голосом.
На лице Саши появилась многозначительная торжествующая улыбка, как у человека, располагающего точными сведениями по очень важному вопросу, но не намеревающегося ими делиться.
— Ну, — произнесла она, возбужденно покачивая головой на подушке, — все не так просто… Разумеется, мы снова увидимся… Но по-другому, понимаешь? Иначе, чем мы это себе представляем… Совсем иначе… — Она замолчала. На лице ее было умиротворенное и даже немного лукавое выражение. Петр Ильич испугался.
Поскольку он молчал, Александра произнесла изменившимся, странно сухим и деловым тоном:
— Ты приехал, чтобы забрать у меня Владимира.
Петр Ильич невольно покраснел.
— Как ты могла такое подумать! — хрипло ответил он.
— Ладно, ладно! — отмахнулась она с неожиданной, пугающей бодростью.
— Владимир уже взрослый, — Петр Ильич от волнения встал и заходил по комнате. — Он не может всю жизнь сидеть в Каменке.
— Конечно, конечно! — ответила Саша, по-прежнему неподвижно лежа на спине. — Он должен увидеть мир, и ты об этом позаботишься. Этого я ему искренне желаю. Между прочим, ты очень вовремя появился. Теперь я могу его отпустить.