Чтобы понять это, стоит обратиться к его жизни.
При всей целостности его натуры в личности Кропоткина совмещалось, казалось, все самое несовместимое. Знатнейший аристократ самых что ни на есть «голубых кровей», он умел довольствоваться малым, жил скромно, любил физический труд, сам мастерил мебель и с увлечением ухаживал за садом и огородом. Утонченный интеллектуал, знавший почти что обо всем на свете, он держался с людьми без малейшего превосходства, снобизма или высокомерия. Все собеседники позднее отзывались о нем как о человеке чрезвычайно доброжелательном, теплом, радушном, внимательном и очень простом в общении. Годы борьбы, подполья и тюремного заключения, испытания жизни не ожесточили его. Но, несмотря на эту мягкость, Кропоткин был тверд и упорен в своих убеждениях и даже упрям в своих заблуждениях, пусть даже они вступали в противоречие с логикой его же собственных взглядов, как это произошло с его позицией в период Первой мировой войны. Когда он считал, что задеты вещи, принципиальные для него, Петр Алексеевич мог становиться резким и совершенно непримиримым. И однако же вряд ли кто-то смог бы назвать его догматиком. Противник официального брака и защитник анархистской идеи свободной любви, он всю жизнь прожил со своей женой, Софьей Григорьевной, вновь и вновь подтверждая гармоничный и свободно-договорный (как мы бы сказали сегодня, партнерский) характер их отношений…
Неудивительно, что такая многогранность натуры Кропоткина часто не понималась людьми. И современники, и исследователи нередко оценивали его совершенно по-разному, может даже создаться впечатление, что они говорят о совсем разных людях. Односторонний взгляд порождал и порождает до сих пор мифы о Кропоткине, и творцы этих мифов судят нашего героя со своих позиций.
Одни склонны видеть в Кропоткине прекраснодушного пацифиста и едва ли не противника всякого насилия вообще. Человеком «с душой прекрасного белого Христа» называл его английский писатель Оскар Уайльд[15]. Датский литературовед Георг Брандес сравнивал его со Львом Толстым, замечая при этом, что оба они – «идеалисты и оба имеют темперамент реформаторов. Оба по натуре миролюбивые люди, и Кропоткин наиболее миролюбивый из двух, хотя Толстой проповедует постоянно мир и осуждает прибегающих к силе для защиты своих прав, тогда как Кропоткин оправдывает их и поддерживает дружеские отношения с террористами»[16]. А китайский писатель Ба Цзинь, переводивший труды Петра Алексеевича на китайский язык, писал знаменитому историку анархизма Максу Неттлау: «Кропоткин – это истинный пацифист. Я рискну сказать, что, даже когда он держал револьвер, его сердце было полно любви, потому что он никогда не выказывал чувства ненависти к кому-либо и никому не причинял зла»[17].
Наивного идеалиста, по воспоминаниям одного из известных большевиков Владимира Дмитриевича Бонч-Бруевича, видел в Петре Алексеевиче и основатель Советского государства Владимир Ильич Ленин.
Традиция изображать Кропоткина как эдакого доброго дедушку оказалась устойчивой. На рисунке известного канадского писателя и политического карикатуриста Джефа Ольсона он представлен в виде седобородого старца, который мирно расположился в кресле со своей книгой «Взаимопомощь» в руках и, добродушно покуривая трубку, читает ее окружившим его зверям и птицам. Чем не Санта-Клаус, только без красного колпака? Памятник Кропоткину в подмосковном Дмитрове, где он умер, демонстрирует благообразного старика на лавочке. Поговаривали даже, что родственники удалили с этого монумента фигурку кота, расположившегося рядом с Петром Алексеевичем: уж слишком просто и мирно, почти по-деревенски выглядел князь Рюрикович… Между тем «котэ», один из самых популярных мемов сегодняшних соцсетей, в его жизни действительно был… И даже отсидел срок в тюрьме Клерво, в одной камере с Петром Алексеевичем. Дневник наблюдений Кропоткина за своим пушистым сокамерником хранится в одном из архивов.
И все это – о человеке, которого царское правительство считало одним из своих самых страшных врагов. «Кропоткину, в течение десятилетий возглавлявшему могучее течение революционной мысли, разумеется, не могли быть страшны ни кровь, ни творческое разрушение, которое должно было поколебать сверху донизу основания старого общества. Он сам учил во вдохновенных словах, что революция, плод долгих подготовительных восстаний, бунтов, жакерий, должна быть бурной», – свидетельствовал русский анархист Алексей Алексеевич Боровой[18].
17
Internationaal Instituut voor Sociale Geschiedenis (далее по тексту – IISG), Amsterdam. Max Nettlau Papers. F. 759. Letter «Li Yao Tang» to Max Nettlau. 3.03.1928.
18