Да! Воевода Шеин после этой истории куда–то безвестно пропал. Не буду ничего утверждать: наверняка ничего неизвестно. Но что пропал, это точно, и что никогда не была доказана его торговля должностями, тоже точно.
И позже так бывало много раз. В 1703 году при штурме Нарвы московитские солдаты устроили в городе такую
«страшную резню без пощады женщинам и детям»,
что о ней вынужден писать даже подчеркнуто лояльный к Петру Соловьёв (Соловьев С.М. История России с древнейших времен. Книга VIII. М.,1962. С. 10). У сталинской содержанки, Алексея Толстого, получается так, что жена коменданта Нарвы, фру Горн, чуть ли не сама виновата в том, что её убили московитские солдаты. Московия, а потом Российская империя — это воистину удивительная страна, где унтер–офицерские жены сами себя секут, а жены врагов сами себя душат. Впрочем, с нею связаны порой еще более загадочные вещи: например, в тот же день штурма Нарвы несколько сотен молодых женщин изнасиловали сами себя.
Пытаясь прекратить грабежи и убийства, Петр пришел в страшную ярость и заколол шпагой одного из собственных солдат; остальные разбежались. По словам того же С.М. Соловьева, Петр потом показывал эту шпагу жителям Нарвы со словами:
«Не бойтесь! Это не шведская, это русская кровь!»
На каком языке обращался к жителям Нарвы Пётр, Сергей Михайлович умалчивает.
Комментариев не будет.
Или взять приступы такой же иррациональной, истерической паники. Вроде бы Петр стеснялся своего панического бегства из Преображенского в Троице–Сергиеву лавру… Но, во–первых, стен Лавры он отнюдь не покинул наутро. Во–вторых, потом это же паническое бегство будет повторяться не раз и не два. Известна история про то, как Петр панически побежал, возвращаясь из «Великого посольства» в 1696 году, испугавшись неизвестно чего.
Так же истерически побежит Петр из–под Нарвы в 1700 году. А ведь в 1700 году панически бежит, бросив армию, уже не мальчик 17 лет, а взрослый дядя 28 лет. И не просто бежит, приступы паники и корчи повторяются несколько месяцев.
Тогда, помимо всего прочего, последует указ брать в солдаты монахов «попригожее», то есть поздоровее, и знаменитый указ снимать церковные колокола. Простейший расчет — под Нарвой шведы захватили 177 орудийных стволов, из них 116 — устаревшего образца (очень тяжелых и притом маленького калибра). Всего в Московии тогда было больше 1000 стволов… Ни малейшей необходимости срочно лить новые пушки вообще не было. А снимать колокола… Видите ли, у колокольной и орудийной меди разный состав, и перелить колокольную медь в орудийную очень непросто. Сделать это можно только с помощью специальных присадок. Таких присадок в Московии попросту не было, приходилось их ввозить, и к 1703 году из 90 тысяч пудов «заготовленной» колокольной меди перелили в орудийную всего 8 тысяч пудов. Остальные колокола так и валялись, но, конечно же, никогда не вернулись на подобающее им место — на колокольни.
Так что приходится прийти к выводу — не было этого ничего: ни острой необходимости снимать колокола, ни тупого сопротивления мракобесов–попов, не понимающих первоочередных нужд государства.
А был дичайший произвол, не вынужденный никакой необходимостью. И можно только гадать, была ли это только растянувшаяся на месяцы истерика (Врачи не признают термина «затянувшаяся истерика». Для них истерика — это однократный, не очень продолжительный приступ. Поэтому на своем определении я не настаиваю, пусть медики приведут более точный. —А.Б.), сама по себе, или проявилась еще одна из фобий Петра — его устойчивая ненависть к церкви. Ну не любил он всего, что хоть как–то связано с церковью, в том числе колокольного звона. Ну неприятно ему было, что колокола звонят… Вот он и воспользовался случаем!
Но в любом случае: какие образы заставляют его так истерично и так неадекватно реагировать? Ведь назвать Петра трусливым человеком будет неверно. Он легко приучил себя «не кланяться» ядрам и гранатам при обстреле, хорошо вел себя во время шторма на Белом море в 1697 году, не боялся участвовать в рукопашной. Всю жизнь он ходил и ездил без охраны, появляясь в том числе и там, где ему могла угрожать реальная опасность. Так что паническое бегство, истерика — это никак не трусость, это все–таки заболевание.