И Петр Петрович горько зарыдал.
— Ведь что вы думаете? — продолжал он, ударив кулаком по столу и стараясь нахмурить брови, меж тем как слезы все еще бежали по его разгоряченным щекам, — ведь выдала себя девка, пошла да и выдала себя…
— Лошади готовы-с! — торжественно воскликнул смотритель, входя в комнату.
Мы оба встали.
— Что же сделалось с Матреной? — спросил я.
Каратаев махнул рукой.
Спустя год после моей встречи с Каратаевым случилось мне заехать в Москву. Раз как-то, перед обедом, зашел я в кофейную, находящуюся за Охотным рядом, — оригинальную, московскую кофейную. В бильярдной, сквозь волны дыма, мелькали раскрасневшиеся лица, усы, хохлы, старомодные венгерки и новейшие святославки. Худые старички в скромных сюртуках читали русские газеты. Прислуга резво мелькала с подносами, мягко ступая по зеленым коврикам. Купцы с мучительным напряжением пили чай. Вдруг из бильярдной вышел человек, несколько растрепанный и не совсем твердый на ногах. Он положил руки в карманы, опустил голову и бессмысленно посмотрел кругом.
— Ба, ба, ба! Петр Петрович!.. Как поживаете?
Петр Петрович чуть не бросился ко мне на шею и потащил меня, слегка качаясь, в маленькую особенную комнату.
— Вот здесь, — говорил он, заботливо усаживая меня в кресла, — здесь вам будет хорошо. Человек, пива! нет, то есть шампанского! Ну, признаюсь, не ожидал, не ожидал… Давно ли? надолго ли? Вот, привел Бог, как говорится, того…
— Да, помните…
— Как не помнить, как не помнить, — торопливо перервал он меня, — дело прошлое… дело прошлое…
— Ну, что вы здесь поделываете, любезный Петр Петрович?
— Живу, как изволите видеть. Здесь житье хорошее, народ здесь радушный. Здесь я успокоился.
И он вздохнул и поднял глаза к небу.
— Служите?
— Нет-с, еще не служу, а думаю скоро определиться. Да что служба?.. Люди — вот главное. С какими я здесь людьми познакомился!..
Мальчик вошел с бутылкой шампанского на черном подносе.
— Вот и это хороший человек… Не правда ли, Вася, ты хороший человек? На твое здоровье!
Мальчик постоял, прилично тряхнул головкой, улыбнулся и вышел.
— Да, хорошие здесь люди, — продолжал Петр Петрович, — с чувством, с душой… Хотите, я вас познакомлю? Такие славные ребята… Они все вам будут рады. Я скажу… Бобров умер, вот горе.
— Какой Бобров?
— Сергей Бобров. Славный был человек; призрел было меня, невежу, степняка. И Горностаев Пантелей умер. Все умерли, все!
— Вы все время в Москве прожили? Не съездили в деревню?
— В деревню… мою деревню продали.
— Продали?
— Сукциона… Вот, напрасно вы не купили!
— Чем же вы жить будете, Петр Петрович?
— А не умру с голоду, Бог даст! Денег не будет, друзья будут. Да что деньги? — прах! Золото — прах!
Он зажмурился, пошарил рукой в кармане и поднес ко мне на ладони два пятиалтынных и гривенник.
— Что это? ведь прах! (И деньги полетели на пол.) А вы лучше скажите мне, читали ли вы Полежаева?
— Читал.
— Видали ли Мочалова в Гамлете?
— Нет; не видал.
— Не видали, не видали… (И лицо Каратаева побледнело, глаза беспокойно забегали; он отвернулся; легкие судороги пробежали по его губам.) Ах, Мочалов, Мочалов! «Окончить жизнь — уснуть», — проговорил он глухим голосом.
— Уснуть, уснуть! — пробормотал он несколько раз.
— Скажите, пожалуйста, — начал было я; но он продолжал с жаром:
И он уронил голову на стол. Он начинал заикаться и завираться.
— «И через месяц!» — произнес он с новой силой.
Он поднес рюмку шампанского к губам, но не выпил вина и продолжал:
Каратаев уронил рюмку и схватил себя за голову. Мне показалось, что я его понял.
— Ну, да что, — проговорил он наконец, — кто старое помянет, тому глаз вон… Не правда ли? (И он засмеялся.) На ваше здоровье!
— Вы останетесь в Москве? — спросил я его.
— Умру в Москве!
— Каратаев! — раздалось в соседней комнате. — Каратаев, где ты! Поди сюда, любезный че-а-эк!
— Меня зовут, — проговорил он, тяжело поднимаясь с места. — Прощайте; зайдите ко мне, если можете, я живу в ***.
Но на другой же день, по непредвиденным обстоятельствам, я должен был выехать из Москвы и не видался более с Петром Петровичем Каратаевым.