Но ему очень нравилось, когда он мог спокойно посидеть «на задворках». И доставляло истинное удовольствие собирать у себя в кабинете низовой партийный актив. Долго он мог говорить с товарищами обо всем: как работают, что читают, где учатся, как вовлекают в общественную жизнь беспартийных; каковы их материальные и бытовые условия, как дела в семье.
Память работала прекрасно. Он помнил на заводах токарей, слесарей, шлифовщиков, печатников, красильщиков. Без бумажки он называл их фамилии, говорил об их нуждах и заботах.
Бывало следствием разговора с людьми всякое. Как-то пришла работница с жалобой на мужа: пьет, получку домой не носит, а коммунист. Петр в тот же день поехал на завод, нашел выпивоху, увез его после работы с собой, возил его, возил и что-то сказал такое, что перестал человек пить. И жена его потом разводила руками от удивления:
— Ну и человек Петр Иванович! Один раз душу перед ним раскрыла, и гляди-ка: муж трезвехонек, и вся получка дома!
Не оставлял он людей, которые во время чистки партии в 1933 году были переведены из членов партии в кандидаты, из кандидатов в сочувствующие. Он однажды собрал их, чтобы выяснить: не бросили ли их коммунисты, помогают ли им возвратить честной работой высокое звание члена партии?
Как выяснилось, многие сделали для себя правильные выводы, работают с огоньком и партийные организации им помогают. Но нашелся один, который примирился с переводом в кандидаты. Сам не учился и не думал об авангардной роли большевиков на производстве.
Петр в науку другим дерзко отыгрался на нем:
— Фамилия у тебя Гусев. Ты и есть гусь лапчатый, а не кандидат партии! Да разве можно быть среди беспартийных товарищей таким слепым котенком?..
Всю жизнь Смородин был массовиком в самом лучшем значении этого слова.
Выступал он однажды на собрании, где шел разговор о перестройке руководства промышленностью. Большинство директоров поняло задачу правильно, но нашлись и такие, что шли наперекос. Петр сейчас же прибег к аналогии:
— Это как на Васильевском острове. Там двадцать шесть линий, и все прямые, а двадцать седьмая — Косая!..
Иосиф Гордон, воспоминания которого частично отражены в этой главе, рассказал, как Смородин «перетягивал» его к себе в район, сначала секретарем парткома на заводе имени Карла Маркса, затем членом бюро райкома партии.
Гордон работал инструктором горкома, в орготделе. Петр иногда заходил туда: отдохнуть, побалагурить. И всегда оказывался в центре внимания, но свою линию гнул: подтрунивал над должностью инструктора:
— Так, братцы, если бы мне предоставили свободный выбор профессии, я бы пошел на одну из должностей: лесной объездчик, смотритель маяка. Или… инструктор горкома.
И в шутливых тонах рисовал прелести таких должностей: тишина, покой, никаких заседаний, газетчики не донимают. И — никакой критики!
На всех собраниях он призывал рабочих чаще ходить в театр. Следил за тем, кому на заводах попадают билеты. В те времена билеты закупались за счет фондов предприятия. И предназначались передовикам производства, как скромная культурная премия. Но всякие лентяи в фабкомах, маленькие бюрократы в дирекции отдавали почти половину билетов конторским служащим. Гневен был Смородин, когда узнавал об этом. Ведь даже такая «мелочь», как билет, приобретала политическое значение. И уж после его вмешательства в театры стали ходить только передовые рабочие.
При нем достраивался Выборгский Дом культуры, и он приложил много сил, чтоб ходили туда рабочие с семьями. Он выделил специальное крыло в доме для детей. Пока родители слушали концерты, лекции — научные, о международном положении, о литературе, — перед детьми выступали сказочники, артисты театров и цирка.
Он открыл в доме кафе, где подавали самовар, кофе, вино и пиво. Водка исключалась. Часто он сиживал в кругу старых товарищей, вспоминая о былом и строя планы на будущее…
Самозабвенно любил он литературу. Когда Зинаида Николаевна Немцова переехала в Ленинград и стала работать в недавно открытом втузе на Металлическом заводе, Петр позвонил ей, чтоб она не прозевала подписаться на Стендаля:
— Я уже прочитал его вещи о любви, итальянские очерки. Тебе это будет интересно!
Появилась у него устойчивая привязанность к Пушкину, Лермонтову, Кольцову. А «Холстомера» Толстого он знал наизусть. Читал медленно, шевеля губами, но зрительная память была такой острой, что через несколько недель ясно видел он каждую страницу и немедленно находил нужный текст.
Он всегда призывал рабочих не забывать о выдающихся памятниках русской литературы, читать современные романы, стихи, повести, очерки.