На заводах наметился перелом.
Но во всем этом деле явно не хватало еще одного толчка — зубастой листовки, чтоб сбить с вредной позиции сторонников заварухи и сплотить всю молодежь вокруг партии и комсомола. Ведь были листовки против царя и капиталистов, почему не прибегнуть к этому средству против контрреволюционной сволочи?
Петр решил так и взялся за листовку. Но он никогда не был один: все люди и люди. Да и недолюбливал он писанину, — проще было командовать полком или идти в штыковой бой. Он вспомнил про Дорохова — организатора молодежи в Спасском районе. И поручил ему набросать текст листовки.
Дорохов описал эту сцену в книге «Годы, которых не забыть»: «С постановлением тройки спускаюсь в редакцию. Там сидит на диване, беседуя с Мазниным, Саша Безыменский. Он прикатил вчера из Москвы с отрядом московских комсомольцев, выделенных в помощь Питеру, и первым делом заявился, конечно, в «Юный пролетарий».
— Ну что будем делать?
— Да вот надо выпускать воззвание. Бери карандаш. Стараемся втроем, но выходит бледновато. Обычные
митинговые фразы как-то не звучат, да они и использованы уже в экстренном выпуске «Смены». Надо придумать что-нибудь необычное, яркое, чтобы сразу врезалось в сознание того, кто еще колеблется.
Безыменский задумчиво покусывает мундштук.
— А что, если стихи?
— Какие еще стихи?
— Да видишь ли, я тут в поезде набросал стишата. Призыв к молодежи. Что, если вклеить их в воззвание?
— Что-то мне не помнится, чтобы серьезные документы выпускали в рифмованных строчках. А впрочем… Давай-ка твое произведение.
Подымаюсь к Смородину. После долгих споров принимается решение выпустить листовку — наполовину текст, наполовину стихи.
Втроем мы снова садимся за работу. Смородин подписывает необычное произведение к печати. Но в эти тревожные дни, чтобы выпустить его в свет, нужна еще виза губкома партии. Приводится мчаться в Смольный. Там идет заседание. Объясняю секретарю в приемной, что дело не терпит отлагательства. Он скрывается в кабинете, оттуда доносятся голоса, и затем появляется с Улыбкой:
— Ну идите с вашей молодежью.
Вхожу. В табачном дыму, затянувшем комнату, от волнения плохо различаю лица. Слышу голос Зорина:
— А, красная молодежь! Ну что ж, читайте ваше воззвание.
А у меня стихи. Но отступать уже поздно. Мысленно проклиная Безыменского с его нелепой затеей, объясняю положение.
— Что же с вами делать! Стихи так стихи. Валяйте декламируйте. Послушаем.
В жизни я не предполагал, что мне когда-нибудь придется выступать с декламацией стихов перед такой аудиторией. Сразу пересыхает горло. Голос никак не хочет слушаться. Ну и втравил меня Саша!
Неужли молодежь, чьи пламенные души Горели, как костры, в их огненной груди, Хотя б на миг один ту мысль в себе задушит, Что юность и в труде и в битве — впереди?Серьезные лица слушателей помогают совладать с волнением. Слова начинают звучать увереннее и тверже:
Да! Юность впереди! Но в битве за Советы, За подлинную власть мозолистой руки, А не за тех врагов, чьи слуги и клевреты Мечтают умертвить заводы и станки.На лицах слушающих вижу одобрение и уже совсем смело продолжаю:
Неужли смутный день из сердца сразу вытер Тот пыл, с которым мы три года гордо шли? Иль рабства мы хотим? Иль Питер уж не Питер? Иль нас меньшевики не к гибели вели?Остается последнее четверостишие. В нем-то я уверен. Оно дойдет:
Дадим врагу отпор, товарищи и братья! Без яростной борьбы к победе не придешь. Изменникам — позор! Предателям — проклятье! Рабочие — к станкам! На помощь, молодежь!— Отлично! Возражений и замечаний нет? Ну скорей выпускайте ваше воззвание…»
К вечеру листовка была расклеена на всех городских тумбах, раскидана по улицам, в цехах. Первые политические комсомольские стихи метко ударили в цель. Еще одна большая группа молодежи одумалась и прекратила «волынку».