Витте обзавелся влиятельными при дворе врагами в лице Трепова и Дурново (оба «по наследству» потом перекочевали и в стан врагов Столыпина), которые организовали настоящую травлю Витте, обвиняя его в «потворстве революционной деятельности».
Мышиная возня при дворе вечно колеблющегося императора в итоге привела к тому, что в отставку 15 апреля 1906 года полетели и «граф Полусахалинский», и сам Дурново. Заем был получен, войска возвращены из Маньчжурии, выборы в Думу проведены – мавр сделал свое дело, мавр может уходить. Император никогда не смог простить «русскому Бисмарку», что тот фактически переломил его «через колено», склонив к принятию Манифеста 17 октября.
Николай II достал из небытия почти 70-летнего Ивана Логгиновича Горемыкина, поручив ему сформировать новое правительство в надежде, что именно он сумеет вывести на свет божий 1-ю Государственную думу, таким образом хоть немного снизив накал страстей в стране.
Хуже выбора на тот момент сложно было представить. Тем более в отношении будущего парламента, который сам Горемыкин, которого даже в бюрократических кругах называли «ваше безразличие», заранее люто ненавидел и эту ненависть пронес через всю оставшуюся жизнь. Уходивший Витте отозвался о своем преемнике: «Недурной и умный… но… ничтожество». Великий князь Александр Михайлович так описал его: «Горемыкин, дряхлый, покрытый морщинами, выглядевший как труп, поддерживаемый невидимой силой».
Справедливости ради следует заметить, что и сам дряхлеющий новый премьер не горел желанием занимать шатающееся кресло, жалуясь окружающим: «Зачем меня уже третий раз вытаскивают из нафталина?» А именно такого и надо было Царскому Селу, уставшему от инициатив Витте и кровавых плясок крайне правых. Требовалось между левыми и правыми найти кого-либо крайне среднего, управляемого, безголосого, на которого можно было бы свалить как предстоящий созыв Думы, так и ее обязательный последующий разгон. «Его безразличие» был для этого идеален.
В то же время безликому Горемыкину нужен был и новый министр внутренних дел, способный принять «кровавый портфель» Дурново, наконец, грамотно подавить беспорядки и внести вожделенное упокоение в страдающей от анархии стране. Здесь уже было сложнее: новый министр нужен был не из недр полиции – оттуда в последнее время выходили либо палачи, вроде Сипягина, Плеве, Дурново, Трепова, либо блаженные, вроде Алексея Лопухина, малодушно «сдавшего» эсерам в обмен на похищенную дочь «короля провокаторов» Евно Азефа. Соответственно, искать самодержцу надо было из своего главного «кадрового резерва», заготовленного еще покойным Плеве, – губернаторов. Особенно из тех, кто достаточно успешно, а главное, с головой, справлялся с беспорядками в течение последнего года.
Прямо скажем, таковых было по пальцам пересчитать. Польша была практически неуправляема, Финляндия всерьез не воспринималась, центральные губернии полыхали, как монгольские кострища, Кавказ пребывал в пучине даже не политического, а чисто уголовного бандитизма, без всяких надежд на скорый порядок, в Сибири создавались настоящие неподконтрольные правительству территории, через которые возвращались из Маньчжурии войска, ставшие в своей пораженческой озлобленности еще страшнее бомбистов. Оставалось напряженное Поволжье, на фоне которого более-менее выделялась Саратовская губерния, чей глава – троюродный брат поэта Лермонтова Петр Столыпин – не только достаточно успешно гонял собственных инсургентов, но и умудрялся помогать соседним Самаре и Пензе. За что не раз удостаивался монаршего благоволения. Здесь как нельзя кстати пришлась «пятая колонна» в лице теневых царедворцев – тестя Нейдгардта, обер-прокурора Синода князя Александра Оболенского (именно его родственник был чиновником для особых поручений при саратовском губернаторе), графа Гейдена. Да и кремлевского коменданта в Царском Селе все помнили.
Сам губернатор был далеко не в восторге от предложения, которое ему сделали как-то странно, по телеграфу. Утверждают, что провожавшим его на вокзале Столыпин сказал: «Если предложение исходит от Совета министров – постараюсь вернуться обратно; если же из Царского Села, то, конечно, останусь там». По воспитанию он – убежденный монархист, царю отказать невозможно.
25 апреля Столыпина вместе с Горемыкиным вызвали к императору. Выпускник университета, не ожидавший такого поворота событий, честно начал отказываться от высокого поста, мотивируя это тем, что несколько месяцев губернаторства в Гродно и три года в Саратове не являются достаточной подготовкой к управлению всей внутренней жизнью России. Он просил для начала, в виде подготовки, назначить его товарищем министра. Монарх же, признававшийся впоследствии, что Столыпин при встрече произвел на него «благоприятное впечатление», ни за что не захотел менять свое решение.