Реальная власть оказалась в руках Софьи Алексеевны, умной и честолюбивой дочери царя Алексея от Милославской. Ее правление продолжалось семь лет. Все эти годы Петр и Иван были номинально царями, принимали участие в церемониях: приемах послов, церковных шествиях и пр. Но Петр и его мать никакой роли в политических делах не играли; более того, оказались в своего рода ссылке в селе Преображенском, которое стало резиденцией двора опальной царицы-вдовы и ее сына. Она, по словам того же Куракина, «жила тем, что давано было от рук царевны Софии». Ей оказывали тайную помощь деньгами благоволившие к Петру и его матери патриарх Иоаким, ростовский митрополит и Троице-Сергиев монастырь. Наталья Кирилловна и ее приспешники не могли, конечно, смириться с потерей власти, влияния.
Озлобленность и жалобы, царившие при опальном дворе, не могли, однако, омрачить пылкую и деятельную натуру младшего царя. К нему в Преображенское из кремлевских хранилищ довольно часто доставляли пистоли, пищали и другое оружие, барабаны и прочие воинские изделия, припасы (свинец, порох), знамена. Непоседливый и неугомонный, царь переезжал из Преображенского в Воробьеве, оттуда - в Коломенское, бывал то в Троице-Сергиевом, то в Савво-Сторожевском монастырях под Москвой. За ним возили его оружейную казну. Заинтересовался он как-то «книгой огнестрельной» - ее прислали ему из Оружейной палаты Московского Кремля.
Показывался он иногда и в самом Кремле, участвовал, например, в посольских церемониях. Во время одной из них, па приеме шведского посольства летом 1688 г., он поразил собой иностранцев. Кемпфер, секретарь посольства, оставил на этот счет красноречивое свидетельство: «В Приемной палате, обитой турецкими коврами, на двух серебряных креслах (тронах. - В. Б.) под иконами сидели оба царя в полном царском одеянии, сиявшем драгоценными камнями. Старший брат (Иван Алексеевич. - В. Б.), надвинув шапку на глаза, опустив глаза в землю, никого не видя, сидел почти неподвижно. Младший (Петр Алексеевич. - В. Б.) смотрел на всех; лицо у него открытое, красивое, молодая кровь играла в нем, как только обращались к нему с речью. Удивительная красота его поражала всех присутствовавших, а живость его приводила в замешательство степенных сановников московских. Когда посланник подал верующую (верительную. - В. Б.) грамоту и оба царя доляшы были встать в одно время, чтобы спросить о королевском здоровье, младший, Петр, не дав времени дядькам приподнять себя и брата, как требовалось этикетом, стремительно вскочил со своего места, сам приподнял царскую шапку и зачастил скороговоркой: „Его королевское величество, брат наш Кародус свейский, здоров ли?"».
Основное внимание Петр в эти годы отдавал другому - воинским играм, «потехам». К ним он привлек целую толпу сверстников и «робяток» постарше - от покойного отца остались целые службы по конюшенному ведомству, по соколиной охоте, к которой его родитель имел большую любовь. Сотни сокольников, кречетников, конюхов, оставшихся без дела, поступили к нему в распоряжение. Петр же соколиную охоту терпеть не мог, предпочитал бегать пешком, торжественные выезды не любил, а всех этих спальников, стольников и прочих собирал в батальоны «потешных»; помимо знатных, верстал в их ряды и бывших холопов, прочих «простецов», лишь бы были они людьми шустрыми, исполнительными. Так собралась довольно пестрая толпа - два батальона почти по 300 человек. Среди прочих «потешных» видим, с одной стороны, князя М. М. Голицына, будущего фельдмаршала, тогда же, в 1687 г., записанного по младости в «барабанную науку»; потомка знатного московского рода И. И. Бутурлина и других, им подобных; с другой стороны - немало лиц происхождения «подлого», в том числе самого удачливого из них Александра Даниловича Меншикова, Алексашку, продававшего горячие пирожки вразнос (с лотка), сына придворного конюха, «породы, - по словам князя Б. И. Куракина, свояка Петра I, известного дипломата, - самой низкой, ниже шляхетства», т. е. простого дворянства, но замеченного и приближенного царем. Меншиков прошел путь от царского денщика до генералиссимуса русской армии, светлейшего князя. Впрочем, этот «полудержавный властелин», как его называл А. С. Пушкин, стал потом и первейшим российским казнокрадом.