Признаемся, что в наших глазах спор этот, имеющий значение совершенно второстепенное, представляет известный интерес в том, что касается личной характеристики Петра, но безусловно лишен всякой ценности в смысле заключений, какие из него можно извлечь с точки зрения более общей о русском могуществе и политике. Петр не написал ни одной строчки из текста, сделавшегося знаменитым под его именем. Это утверждение нам кажется удостоверенным историей, но царь сделал нечто большее и лучшее. Одиннадцать первых параграфов «Резюме», изданного в 1811 году, были вообще признаны довольно точным изложением политики, преследуемой Россией с 1725 года, и успехов могущества этой державы. Вот истинное «Завещание» великого мужа, не таившееся в секретных архивах, но начертанное на виду у всех, отпечатанное на облике современного мира при всей Европе, служившей свидетельницей. Вот его дело, общий обзор которого нам остается сделать.
Не без смущения приступаем мы к этой дополнительной части своего труда. У подножия мавзолея, где в день погребе-т ння упокоился прах человека, величайшего врага отдыха, когда-либо попиравшего землю, остроумное вдохновение поместило символическое изображение ваятеля и недоконченной фигуры, высеченной его резцом из глыбы' мрамора. Латинская надпись добавила следующий комментарий, проникнутый наивной искренностью:
«Пусть древность умолкнет, пусть Александр и Цезарь ему уступят первенство. Победа легко доставалась вождям героев, предводителям непобедимых войск; но тот, кто обрел покой лишь в смерти, нашел в своих подданных не людей, жаждавших славы или искусных в воинском деле и не боявшихся смерти, но дикарей, едва достойных имени человека, и их он превратил в существа цивилизованные, хотя они походили на медведей, своих соотечественников, и сопротивлялись его намерению их образовать и просветить».
Десять лет спустя первый приговор потомства был изречен бесспорно компетентным судьей. Наследник прусского престола, будущий Фридрих Великий, писал Вольтеру: ((Счастливое стечение обстоятельств, благоприятные события и невежество иностранцев создали из царя призрак героя; мудрый историк, отчасти свидетель его жизни, приподнимает нескромной рукой завесу и показывает нам этого государя со всеми человеческими недостатками и небольшим запасом добродетелей. Это больше не всеобъемлющий ум, всезнающий и стремящийся все проникнуть, - это человек, руководившийся фантазиями достаточно новыми, чтобы придать известный блеск и ослепить; это больше не неустрашимый воин, презирающий и не знающий опасности, но государь малодушный и робкий, которого грубость покидает в беде. Жестокий'в мирное время, слабый во время войны…».
Довольно. Так рано начались и так далеко зашли вокруг священной памяти вечные споры, нарушающие могильный покой великих усопших. За границей, во Франции, в особенности в Англии и даже в Германии, преобладало отрицатедь-ное отношение, начиная от Бернета и Руссо, Фридриха и Кон-дилльяка до Леруа Болье, пройдя через де Местра и Кюстина. В России общественное мнение и историческая критика, отчасти под чужеземным влиянием, пережили различные течения. Прежде всего обрисовалось первое движение резкой реакции в смысле страстного преклонения перед прошлым, уничтоженным реформой, и выразилось в книге Болтина. Царствование Елизаветы и в особенности Екатерины 11 дало сильный толчок в обратную сторону, и в книге Голикова звучит эхо всеобщего энтузиазма, вызванного продолжательницей великого царствования. В начале XIX столетия - возврат реакционных идей под двойным влиянием французской революции и наполеоновской гегемонии: революционные попытки внушают ужас, национальное чувство пробуждается в России и в Германии; с одной стороны, нарождается славянофильство, а с другой - германофильство. Петр и его творение осуждены. Затем новый поворот. Мнения возвращаются к прежнему. Даже среди представителей славянофильской школы некоторые изменяют смысл своего неодобрительного приговора. Смягчая его, Петру больше не ставят в вину, что он отвратил Россию от естественного и более счастливого предначертания, бросив, ее в объятия чужеземной, извращенной цивилизации. Он был не прав лишь в том, что ускорил и испортил поспешностью и насилием, явившимися неизбежным следствием, эволюцию, которая более медленно, но целесообразно протекла бы без него. Такой приблизительно взгляд разделял и Карамзин в последние годы. Если бы Петр не обрушился на свою Родину словно вихрь, безжалостно вырывая из отечественной почвы все семена местной культуры и заменяя их без разбора клочками, собранными со всех четырех углов Европы, - обрывками ее речи, обносками ее одежды, осколками ее учреждений, урывками ее нравов, крошками с се стола, его дело не могло бы возбудить ни в одном русском сердце ни страха, ни неприязни. Но, резкий и порывистый, грубый и циничный, намеревавшийся цивилизовать свой народ пудовой дубинкой, он мог внушить стремление к образованию, любовь к науке лишь немногим. Он только запугал и ошеломил остальных и надолго приковал их к одному месту в оцепенении и страхе.
Сравнительно недавно один высокий сановник возымел мысль вознаградить хорошее поведение своих крестьян, построив им школу. Заведение оставалось пустым. Настаивая на посещении школы, жертвователь добился лишь коллективного ходатайства облагодетельствованных: «Мы всегда исполняли свой долг; за что, милостивец, хочешь ты нас наказать?»