Правительница удалила свою мачеху, Наталию Кирилловну, из Москвы и поселила ее с детьми в пригороде Преображенском. Там протекло отрочество Петра Великого. Иногда Софья Алексеевна выписывала его оттуда для каких-нибудь торжественных церемоний; так, молодые цари вдвоем принимали иностранных посланцев, сидя на двойном престоле из золоченого серебра, из-за спинки которого правительница, спрятанная за тафтяной занавеской, подсказывала им, что им надлежало говорить. Она, вероятно, предполагала, что Петр, воспитанный в деревне своей матерью, робкий нрав которой не внушал опасения каких-нибудь политических интриг, станет мужичком и рано предастся удовольствиям жизни за отсутствием более серьезных интересов. Это казалось ей вернейшим способом не давать ему развернуться в опасного соперника. Но она не приняла в расчет природного гения юного Петра.
Предоставленный самому себе, он смог дать волю своей жажде знаний, и беспорядочная жизнь, протекавшая вдали от Кремлевского затворничества, дала ему возможность выбирать своих учителей. Наталия Кирилловна, как курица, которой подкинули утенка, приходила в отчаяние от изумительных вкусов своего сына и недоумевала, что ей предпринять, дабы он вел себя по установившемуся для царских сыновей образцу. Подвижный, как ртуть, ненасытно любознательный, он дружил со всяким, кто мог его чему-либо научить, особенно если этот человек пришел издалека и видел чужие края. Иностранцы, будь то эмигранты, занятые определенным ремеслом, или искатели приключений, добивавшиеся карьеры в России, жили в особом пригороде, Кокуе. Москва не допускала в свои стены нечестивых еретиков, а они, в свою очередь, вероятно, чувствовали себя гораздо привольнее промеж себя, вдали от сердца старинной и негостеприимной столицы. Таким образом, исподволь образовался рядом с Москвой как бы отдельный «немецкий городок», населенный выходцами из разных европейских стран. В нем Петр почерпнул свои первые представления о западных манерах и мыслях.
Под конец своего пребывания в Преображенском он встретил женевца Лефорта, сумевшего приобрести значительное на него влияние. Рожденный в 1654 году, следовательно, на восемнадцать лет старше Петра, Лефорт приехал искать счастья в Россию, когда ему было двадцать два года. Он отличился во время войны, веденной царем Федором Алексеевичем против турок в 1677 году. Лефорт прекрасно научился по-русски и свободно говорил на языке своего второго отечества, хотя до конца дней своих писал письма по-русски латинскими буквами. Он обожал Россию, как это часто бывает с живущими в ней иноземцами. Мальчик Петр попросил Лефорта выучить его по-голландски, так как женевец хорошо знал и этот язык, а в XVII веке Голландия пользовалась большим престижем в Москве; юному царю хотелось говорить по-голландски. В то время любимым занятием была игра в солдаты с мальчишками окружных пригородов; два полка, оборудованные им из них, Преображенский и Семеновский (от имени другого пригорода), стали первым зародышем русской регулярной армии. За эти годы любовь Петра к своему отечеству стала сознательной и постепенно перешла в страстное желание преобразовать Россию. Лефорт направлял своего молодого друга по этому пути, и он, вероятно, подсказал Петру, насколько Россия выгадала бы от техники Запада, если бы сумела ею воспользоваться.
В январе 1689 года, когда Петру шел еще только семнадцатый год, Наталия Кирилловна его женила, надеясь крепче привязать к семейному очагу. Невеста, Евдокия Феодоровна Лопухина, была немного старше его. Год спустя она родила сына Алексея; второй сын, Александр, родился в 1692 году, но умер ребенком.
Евдокия Феодоровна была типичная москвитянка своего времени. Она знала жизнь, лишь поскольку видела ее из окон своего терема, но всякое нарушение вековых порядков казалось ей святотатством. К тому же она умом не блистала, а еще меньше того – тактом. Ей хотелось иметь около себя любящего муженька, который бы вел себя как все, но сестры ее княгиня Троекурова и княгиня Куракина были гораздо счастливее со своими мужьями, чем она, хотя она и была царицей. Она угощала Петра сценами за то, что он вечно был в бегах, учил солдат, ходил на лодке под парусом, якшался Бог знает с кем. В течение этих лет нравственного напряжения, когда глаза гениального юноши только начали разглядывать неведомые ему дотоле горизонты, обаяние коих еще не успело для него целиком выясниться, он беспрестанно наталкивался у себя дома на мелочные упреки и требования, нестерпимо ему досаждавшие.