В деле спасения художественных ценностей Половцову принадлежала особая, малоизвестная до настоящего времени роль: предложив Луначарскому превратить конфискованные в пользу государства частные дворцы в хранилища ценностей, свою должность директора музея в Павловске он хотел использовать для вовлечения профессиональных искусствоведов и реставраторов в процесс сохранения их коллекций, движимый чувством горечи от того, что его собственный дом был ограблен и подвергнут вандализму.
В декабре 1917 года по мандату, выданному А.А. Половцову А.В. Луначарским, в музей Штиглица перевезли собрание прикладного искусства из дворца великого князя Николая Николаевича – фарфор, хрусталь, резную кость и камень. В 1918 году он передал в музей часть своего личного художественного собрания и имущество с его дачи на Каменном острове.
А.А. Половцов беспокоился о коллекциях великого князя Павла Александровича, казненного в 1919 году в Петропавловской крепости. Павлу Александровичу и его супруге Ольге Валериановне Палей Половцов в Италии помогал формировать собрание и хорошо знал его уровень. Как член Комиссии изящных искусств Половцов добился, чтобы дворец Палей в Царском Селе, названный А.Н. Бенуа «элегантным осколком Парижа», после национализации стал «народным музеем». В парадных залах первого этажа появилась новая музейная экспозиция, а жилые помещения верхних этажей занял склад музейного фонда, куда определили царскосельские коллекции Кочубея, Вавельберга, Остен-Сакена, Стенбок-Фермора, Куриса, Ридгер-Беляева, Мальцева, Серебряковой и других. Первые экскурсии, устраивавшиеся два раза в неделю, проводила сама хозяйка, О.В. Палей, но впоследствии музей закрыли, некоторые коллекции возвратили прежним владельцам, часть предметов поступила в музеи, но большинство распродали.
В центре внимания Половцова все это время оставался Павловск с его неповторимым расположением, архитектурой и убранством. «Это не типичная резиденция монарха, великолепно обрамленная показной роскошью, а олицетворение вкуса хозяйки, интеллигентной и образованной. Я хотел бы уберечь этот особый дух прошлого в этом доме, полностью сохранить эту атмосферу, чтобы дух этот мог усилиться, если благочестивый и ревностный священник смог бы разжечь священный огонь и спасти этот чудесный аромат, исходящий от Павловска, для других поколений», – писал Половцов в эмиграции, считая себя наследником Павловска по крови.
Во дворце-музее за короткое время проделали огромную работу. В обстановке анархии, голода и холода Половцов, проведя часы за чтением бумаг Марии Федоровны, с ноября 1917 года занялся составлением описи собрания, боясь, что в случае «вторжения народных масс» уникальные произведения могут быть погублены или украдены. С наступлением весны он задумался о восстановительных работах в парке и необходимой во дворце реставрации, которую начал проводить на собственные деньги. В июне месяце 1918 года дворец открыли для публики.
Все это время директор музея испытывал огромные трудности. «Едва лишь я устроился в Павловске, как начались экскурсии „товарищей“, желавших что-то от меня получить. Им казалось, что до сей поры им ничего не принадлежало, а сейчас дворец, наполненный диковинами, принадлежит только им, и достаточно протянуть руку, чтобы взять все что угодно», – писал он впоследствии. Визитеры требовали отдать «для народа» фарфор, мебель и книги, которые на самом деле попадали в семьи «руководителей» культурой. Выданный Луначарским мандат не улучшал его положение, хотя свидетельствовал о его официальном назначении на должность директора музея.
Непонимание новой властью значимости музейных собраний и отсутствие закона, ограждающего культурное наследие России от любых посягательств, стало непреодолимым препятствием, которое вело любую деятельность Половцова в тупик. Он понял, что все задуманное им и его единомышленниками в Петрограде на деле оказалось «благим порывом» энтузиастов. «Многим из нас не повезло, – писал он позже, – или не хватило хитрости, чтобы избежать тюрьмы, где некоторые умерли или продолжали умирать, когда я уезжал. И все-таки многие из них отлично поработали…».