— Сколько деток-то у вас? — вдруг поспешила, будто спроста, задать вопрос отцу Егору Лукерья Демьяновна.
За него ответила подбежавшая с подносом попадья.
— Восьмеро, государыня!.. Парнишка да Даша — большенькие, а остальные — мелюзга… Десятерых в младенчестве мы похоронили. Прошу прикушать моего изделья… Сама из крыжовника водичку сладила… А это земляничная наливочка… Даша, в подызбице[323] захвати ещё!..
Даша встала и вышла за перегородку, где был спуск в открытый люк.
Когда мелькнула за перегородкой Даша, Лукерья Демьяновна шёпотом сказала попадье:
— Я об дочушке-то вашей хотела спросить: сколько годков считаете?
— Шестнадцатый с поста, с Великого… Не первая она у меня… Первенькие умирали…
— Совсем невеста… И всем взяла: ростом, пригожеством, миловидностью, вежеством, лаской, — и сама вздохнула тяжело, да тут же улыбнулась. — Моему Ивану совсем под масть… Только повременить приходится, родные… Не вдруг теперь ему про женитьбу можно речь завесть… Новая служба… да сами знаете… у кого?! Один шаг — и все пропало… Нужно быть… внуку моему на службе на своей не токмо исправному — хоть в ушко вдевай, — а ещё и стремому… чтобы лихой человек не нанёс лиха по насердку.
— Я и сам то же говорил Ивану Алексеичу, как пришёл да показался нам в новом чину своём, — сказал отец Егор, — молодец он… душа! Тысячу раз похвалишь, а все, кажется, не все высказал, — да огонь такой, что просто иной раз слушаешь да головой качаешь, как он хватит, не долго думавши!.. За то государь и отличил… И люди, разумеется, подкапываться станут всеми мерами, да… государыня милостивая, никто как не Бог… Кого же Господь оставляет правого без своей всесильной помощи? Если грешник взмолится о провинности своей, воззовёт к Богу с покаянием — Бог услышит, как сам рек: «Воззовёт ко мне, и услышу его!» Кольми паче раба своего Иоанна, помысл чист имуща и сердце не скверно… помилует Господь, общий благоподатель и заступник… и покровитель… Я, государыня, каждую службу, в молитвах поминаючи присных, его имя возношу и, любвеобильные щедроты твои памятуя к нему, чту имя рабы Божией Гликерии.
Лукерья Демьяновна прослезилась от глубокого чувства. Взглянув на добродушный лик отца Егора, никто бы не сказал, что слова его с расчётом, или не от души им говорены бы были или чтобы он не то говорил, что делал.
И поп, и попадья, и покорная, любящая Даша в мыслях Лукерьи Демьяновны, можно сказать, выросли и поднялись на такую высоту, на которую не ставила она до сих пор никого. Даже и рюхинская семья — как ни расположена была Лукерья Демьяновна к ней — в эту минуту отходила дальше, чем члены семьи попа Егора.
Когда Даша внесла новый поднос, уставленный больше чем десятком чарок и сосудцев разных форм, ценностей и из разного материала, мать бойко выхватила у дочери и сама поднесла бабушке, не допившей ещё всего, что было в поставленных подле неё на столике кунтанчике да стопке серебряной. Проворная попадья вокруг этой пары сосудов, совсем опорожнив поднос, в три ряда уставила новую партию. Лукерья Демьяновна в это время рукою без слов подозвала к себе Дашу и, целуя её в уста, прошептала, не скрывая душевного волнения:
— Милая моя внучка!
Ну что, согласитесь, после этого могла бы сделать Ильинична? А пожаловала она в обиталище помещицы Балакиревой не больше как через четверть часа по выходе её к отцу Егору.
Разумеется, Анфиса Герасимовна, при всей антипатии, высказанной в разговоре с Балакирихой, приняла вместо неё хитрую мамку приветливо и, предложив ей присесть, распорядилась послать за каким ни на есть угощеньем. Сама Анфиса не тратила слов на растабарыванье ничего не значащих любезностей. Она свои способности употребила на тонкое выведыванье планов и намерений достойной Авдотьи Ильиничны. Попадья охотно отвечала, но и сама пыталась навести собеседницу на откровенность. Кто кого из этих двух дипломаток успел провести — рассудите сами.
— Какая честь моей дорогой Лукерье Демьяновне, когда узнает, что твоя пречестность, великая госпожа — запамятовала, матушка, имя и отчество вашего степенства — изволила сама ты вдовину её клеть посетить!..
— Послала меня государыня сама, голубушка!.. Верь Богу, не лгу… Ведь Иван-от Алексеич у нас было — сего утра что-то ему попритчилось неладное — прихворнул… И дофтур был, и лекарства давали, и велели отоспаться, сударику… да слава Создателю… полегчало…
— Ах-ти-х-ти! Вот горе-то… грехи какие! Испужается моя старуха… Хорошо, что без неё пожаловала твоя честь… да как, говорю, имечко-то ваше? Я, бесталанная, запамятовала… что хошь!..