Шёпот за дверью не унимался. Затаив дыханье и припав ухом к порогу, Егорка вслушивался. Вдруг лицо его побагровело и глаза налились кровью.
– Фома! Про беглого стрельца Фому поминают, – простонал он и, не помня себя, ворвался в терем.
Хозяин и гость испуганно вскочили с лавки. Дворецкий вцепился в рукав подьячего.
– Христа для, не вводи во искушение душеньку херувимскую господареву!
На плечо дворецкого тяжело легла рука Титова.
– А не хочешь ли батогов поотведать?
Егорка с необычайным, но восхищённым недоумением поглядел на разгневанного стольника. Перед ним стоял новый, настоящий господарь, сбросивший с себя машкеру блажи.
– На то я и холоп, чтобы потчевали меня батогами, – поклонился он до земли.
Румянец гнева мгновенно сменился на лице Григория Семёновича краской стыда.
– Иди, – умоляюще попросил он. – Христа для уйди отсель.
Напялив на глаза шапку, Кренёв в свою очередь поклонился:
– Оно и мне, Григорий Семёнович, в дорогу пора. Нынче мыслю на Москву ехать, а оттель надо к Троице шествовать.
Стольник молча проводил подьячего до ворот и долго, пока тот не скрылся в переулке, махал ему алым платочком. Егорка стоял тут же и тупо глядел себе под ноги.
Вернувшись в терем, Титов заискивающе улыбнулся:
– Напужал я тебя словесами своими, Егорушка?
– Обрадовал, а не напужал.
– Чего?
– Обрадовал, говорю. По крайности, хоть горькое, да доподлинное от господаря услыхал.
В голосе дворецкого сквозило злорадство. Он как будто мстил за то, что стольник так долго обманывал его, хотел показать себя не таким, как другие господари, и наконец прорвался.
– На то и ходят по земле начальные люди, чтоб смердов батогом да плетью потчевать, мой господарик – сударик многолюбезный.
Григорий Семёнович уселся в уголке и приниженно молчал.
Никому не могло прийти в голову, что в простых крестьянских розвальнях, укутавшись в войлок, едет сам государь. Только когда у заставы показался конный отряд преображенцев, Воронеж заволновался. Долго готовившийся к приезду царя и всё же застигнутый врасплох, воевода бросился с духовенством навстречу самодержавному гостю.
Пётр не только не остановился для принятия хлеба-соли. но, ткнув дубинкой в спину возницы, приказал ему гнать лошадей вовсю.
Обряженный в праздничные одежды, Григорий Семёнович поджидал царя подле усадьбы. Вся улица была запружена начальными и работными людьми.
При появлении Петра людишки, точно по незримой кома де, пали ниц.
– Добро, – похвалил стольника государь. – Сумел ты потрафить мне, Григорий Семёнович.
Приложившись к царёвой руке, стольник скромно опустил глаза.
– Тем мы, холопи твои, и живы, что денно и нощно печёмся о деле твоём царёвом.
– Истину ли сказываешь, Григорий Семёнович?
– Истину, ваше царское величество.
– Ой ли, Григорий Семёнович?
Русая бородёнка стольника смешно подпрыгнула, да так на весу и застыла, обнажив тонкую, в синих прожилках, шею с непомерно большим кадыком.
– Докладай, Григорий Семёнович.
Титов вытянулся, набрал полные лёгкие воздуха и срывающимся голосом начал доклад.
Выслушав внимательно стольника, Пётр пошептался о чём-то с Шафировым и снова уселся в розвальни. Стольник робко шагнул к царю.
– Покажи милость, ваше царское величество, пожалуй ко мне поотдохнуть.
Родинка на правой щеке царя тревожно задёргалась.
– К тебе? Ты меня к себе в гости кличешь?! – Слова прозвучали шуршащей под брюхом змеи травой. – А шубы не снимешь с меня, чтобы во имя Христово на посмешище всем добрым людям пожаловать её какому ни на есть убогому сиротинушке?
У плетня ни жив ни мёртв стоял Егорка. Первой мыслью его было как можно скорее, пока не поздно, бежать. Он был твёрдо уверен, что после таких слов государя только и можно ждать приказа об аресте господаря, а тогда уж, конечно, не помилуют и его.
Понял и Григорий Семёнович, что царю всё известно о его «крамольных замыслах и делах» и что песенка его спета. Но не испытал никакого страха. Он как бы сразу одеревенел. Неожиданный смех вывел его из оцепенения.
– Аль в столпы соляные готовишься, Григорий Семёнович?
Мгновенье – и сильная рука, ухватив Титова за полу кафтана, бросила его в розвальни.
– Вижу я, человек ты сердца обширного, – всё с тем же смехом обнял Пётр стольника, – да ума бабьего. Одначе знай, что то тебе не в хулу. Покель кипит работа в лесах под началом твоим – и я тебе друг. И не кручинься. Не со зла я, для потехи тебя напужал словами неласковыми.
Розвальни тронулись по рыхлой, как стога перепрелой сомы, дороге. Пётр оборвал смех и заглянул стольнику в оживившиеся глаза.
– Слыхивал я, будто замыслил ты именье своё нищим раздать?
– Так, государь.
Правдивость Титова пришлась по душе царю Он смолк, лицо его приняло выражение строгой сосредоточенности. Во всю дорогу до двора подьячего Маторина, где находился шатёр государев, никто в розвальнях не проронил ни слова.
Титов сиял. Сознание, что государь не знает главного – связи его через Фому со стрельцами и Доном, вливало в сердце ту горделивую радость, которая охватывает ребёнка, когда ему удаётся провести старшего.
Подъехав ко двору Маторина, Пётр соскочил с розвальней и встряхнулся.
– Баньку бы, что ли!
Маторин вильнул задом и сладенько осклабился:
– Готова банька, ваше царское величество. Который денёк топится, тебя дожидаючись.
Попарившись и выпив за трапезой два корца тройного боярского, Пётр отправился осматривать верфь.
Григорий Семёнович усердствовал так, что тело его покрылось испариной. Он набрасывался с кулаками на работных, топал исступлённо ногами, неистово ругался, без толку метался от судна к судну и в увлечении вместе с другими подтаскивал к месту работ огромные брёвна.
– Всех запорю! – брызгал он пеной. – Я покажу вам, как отлынивать от государева дела! Я вас…
Царь был до того тронут поведением стольника, что прямо с верфи поехал к нему домой и там пировал всю ночь до рассвета.
Глава 16
«СЫТЫЙ ЗАВСЕГДА СЫТОМУ БРАТ»
Фома был уверен, что не решится царь на новую брань, если погибнут его корабли.
– А не будет брани, и людишки авось малость вздохнут, – доказывал атаман.
И товарищи соглашались с ним.
Поэтому на всех судах в Воронеже находились добытые через Фому разбойные. По первому сигналу Титова разбойные должны были поджечь флот. Стольник ждал лишь дня, когда Пётр объявит Порте войну.