Возможно, уже в начале 40-х годов Петрашевский задумывал организовать кружок единомышленников, в сфере действия которого могли бы оказаться и другие планируемые предприятия: коллективная библиотека, журнал, выработка программ и предложений социально-экономического и юридического характера. Но пока еще у него не было ни соответствующего круга товарищей, ни помещения: Петрашевский жил с родителями, духовно и психологически чуждыми ему.
Но как только у него появилась возможность (после смерти отца и отделения матери) регулярно собирать в свою квартиру[85] друзей и знакомых и вообще стать материально самостоятельным, его энергичная натура начала проявлять себя в самых различных областях. Помимо коллективной, кружковой деятельности (заседания по пятницам, библиотека на паях — об этом речь пойдет в следующей главе), Петрашевский совершал также много более частных мероприятий.
Его постоянно тянуло к своеобразной адвокатуре. Хотя такого института тогда Россия еще не знала, но были широко распространены «ходатаи», т. е. люди юридически грамотные, способные вести судебные тяжбы за лиц, мало в этом смыслящих. Из показаний Барановского мы узнаем об интересном эпизоде: «Петрашевский в 1846 г. вздумал заниматься хождением по делам и пригласил меня помогать ему советами и Егорова, учителя Ларинской гимназии, написанием просьб по делам и прочими занятиями по этому предмету. Каждый из нас внес для этой цели по 2 рубля серебром, употребленных на публикации и на различные другие расходы по этому предмету: по двум делам получили мы незначительные суммы, кажется, до 30 рублей серебром, которые снова употребили на разные расходы»[86]. Правда, Барановский, великолепный юрист и будущий губернский прокурор, счел, что Петрашевский не умел вести дела, и летом 1848 г. отошел от него, но не исключено, что неумение было связано с отсутствием у Петрашевского судейской ловкости, гибкости, чинопочитания, он геройски ратовал за правду и шел напролом.
Журналист А. В. Безродный (псевдоним, настоящая фамилия — Н. В. Шаломытов) поведал на основании документов сенатского архива о следующем эпизоде, 14 октября 1848 г., оказавшись в камере следственного пристава Зануцци, Петрашевский стал случайным свидетелем грубого обращения пристава с офицером Кондратьевым, вмешался в их разговор и потребовал от пристава немедленно изменить свое поведение. Тот назвал свидетеля сумасшедшим. Кондратьев уклонился от жалоб, но Петрашевский тут же написал подробный рапорт петербургскому обер-полицмейстеру, а когда узнал, что Зануцци не наказан, то написал прошение в Сенат. Сенат затребовал от управы благочиния, где служил Зануцци, материалы дела. В сенат было направлено объяснение пристава, представившего Петрашевского ненормальным, дерзко вмешавшимся в чужой разговор. После этого Сенат обратился к петербургскому военному губернатору и к министру внутренних дел (!), которые согласились оставить жалобу Петрашевского без последствий, что в свою очередь было утверждено и на заседании Сената. Но когда в управу благочиния пошла соответствующая бумага, где требовалось взыскать с Петрашевского гербовые пошлины, то наступил уже год 1850-й и истец находился на каторжных работах в Сибири[87].
О другом подобном случае, явно со слов самого Патрашевского, рассказал в сибирских воспоминаниях Ф. Н. Львов. Петрашевский считал, что чрезмерные строгости во время следствия над петрашевцами, как и судебные кары, объяснялись, помимо всего прочего, и личной ненавистью министра внутренних дел Перовского, вызванной общественной и юридической непреклонностью руководителя кружка. «Перовский же, — писал Ф. Н. Львов, — сделался личным врагом Петрашевского по следующему обстоятельству. В преобразованной Петербургской городской думе Петрашевский предложил себя к выбору в секретари думы и налитографировал программу, из которой видно было, что полиция будет устранена от многих хозяйственных распоряжений по городу, а домохозяева получат определенные гарантии относительно неисправных жильцов и против притязания полиции. Министерство предложило своего кандидата, и неправильными выборами доставило ему место секретаря. Петрашевский завел с министерством по этому случаю процесс в Сенате и уже в крепости получил отказ на свою просьбу»[88].
Если только Львов с Петрашевским не смешали этот случай с предыдущим, описанным Безродным, то, значит, Сенат одновременно рассматривал две тяжбы непреклонного одиночки с могущественным министерством.
Петрашевский не ограничивался в своей практической деятельности только административно-судебными акциями, ему очень хотелось воплотить в жизнь социалистические идеи Фурье. Одно из таких мероприятий описано в воспоминаниях В. Р. Зотова. Петраше»-ский решил своих крестьян в деревне Новоладожского уезда Петербургской губернии объединить в фалангу, построил светлый, просторный фаланстер, объяснил крестьянам все преимущества жизни в общем доме, но перед переселением крестьян в это «общежитие» оно дотла сгорело[89].
Многие современные исследователи (например, В. Р. Лейкина-Свирская) считают очерк Зотова сплошным вымыслом, между тем в сохранившейся до наших дней Деморовке (так была названа усадьба после ее перехода к сестре Петрашевского, Софье, вышедшей замуж за П. Ф. Демора; ныне Деморовка относится к Волховскому району Ленинградской обл.), местные жители рассказывают историю о пожаре и показывают то место, где стоял фаланстер. Вряд ли они читали воспоминания Зотова. А дом Петрашевских сохранился в перестроенном виде.
Петрашевскому настолько страстно хотелось увидеть практическое воплощение на земле фурьеристских идей, что он в завещании, написанном во время заключения в Петропавловской крепости, отдавал треть своего имущественного наследства для отправки в Париж главе фурьеристов Виктору Консидерану, чтобы на эти средства был построен фаланстер. А еще раньше, в самом начале крепостного заточения, 28 мая 1849 г., Петрашевский предложил царю (среди других проектов) послать Консидерану 200 тыс. рублей ассигнациями взаимообразно для строительства фаланстера под Парижем.
Почти совсем нереализованными остались медицинские познания и интересы Петрашевского. По словам Д. А. Кропотова, он «большой охотник пользовать камфорой, и тетрадь с рецептами и теорию лечения носит с собою в кармане. Камфора в разных видах стоит у него в кабинете. Большего удовольствия ему оказать нельзя, как попросить совета от болезни и чего-нибудь камфорного»[90].
Петрашевскому удалось осуществить лишь небольшую долю задуманного, и прежде всего — создать знаменитый кружок.
Глава 3
ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ
КРУЖКА ПЕТРАШЕВСКОГО
В 1845–1847 гг.
Нет точных данных о времени возникновения постоянных собраний у Петрашевского, получивших затем название «пятниц», т. е. на каком-то этапе приуроченных к этому дню каждой недели. Но ясно, что до 29 мая 1845 г., даты смерти отца Петрашевского, скупого и нелюдимого, ни о каком обилии гостей в отцовском доме не могло быть и речи.
Сам Петрашевский на следствии показывал, что он назначил пятницу для приема в своем доме приятелей в феврале или марте 1846 г., но разыскания В. И. Семевского, использовавшего следственные дела всех судившихся по делу петрашевцев, убедительно свидетельствуют, что собрания у Петрашевского начались в 1845 г., вероятно, осенью. Возможно, что в этих сведениях и нет никаких противоречий: собрания начались в 1845 г., а назначение определенного дня недели могло произойти именно в феврале или марте 1846 г. Однако подготовка к собраниям, «вербовка» членов и предварительные встречи могли начаться значительно раньше. Как уже отмечалось, директор лицея Д. Б. Броневский сообщал Дубельту 18 мая 1849 г. (очевидно, в ответ на запрос после ареста петрашевцев), что в первых числах сентября 1844 г. воспитанники младшего курса лицея А. Унковский, В. Константинов и А. Бантыш, юноши 14–16 лет, посещали Петрашевского, который «прельстил их умы» «суетным обаянием новых идей», «скептическим настроением мысли относительно предметов веры и существующего общественного порядка, якобы несовместного с благоденствием людей»[91]. Об этих фактах было сообщено генерал-губернатору А. А. Кавелину, который, видимо, не принял тогда мер. Вероятно, Броневский опирался на какие-то реальные датированные документы 1844 г.
85
У Петрашевских-родителей было два дома на Покровской (ныне Тургеневской) площади. Если смотреть от центра города на площадь, то они располагались в правом дальнем (северо-западном) углу, на месте современных домов № 109 и 111 по Садовой улице. После смерти отца в 1845 г. Петрашевский добился выделения себе большой отдельной квартиры, но хозяйкой домов оставалась мать. Петрашевский мог распоряжаться, видимо, лишь в своем помещении, на втором этаже, куда он всячески приглашал поселяться знакомых, и многие из участников будущих «пятниц», собраний кружка, стали его квартирантами: Деев, Барановский, Мадерский, Чириков. Отдаленность тогдашней Коломны, как назывался тот район Петербурга, от центра города компенсировался возможностью пользоваться прекрасной библиотекой Петрашевского, общением с хозяином и его друзьями, а также дешевизной: Барановский за комнату с отоплением, прислугою и чаем платил 12 рублей серебром в месяц (ЦГВИА СССР, оп. 84/28, № 55 (дело петрашевцев), ч. 37, л. 8 об.). Но сдачей внаем помещений первого и третьего этажей ведала мать. К ней, например, направил Петрашевский агентов Липранди — Шапошникова и Наумова, желавших снять внизу помещение под табачную лавку, да при этом еще предупредил их, чтобы ни в коем случае не проговорились матери, что знакомы с ним. (ЦГВИА…ч. 3, л. 107). Разумеется, тогда Петрашевский понятия не имел, что Шапошников и Наумов — агенты.
87
89
Следует учесть, что подобные драмы довольно часто происходили у русских утопических социалистов. Соратник Герцена Н. П. Огарев приобрел в 1848 г. в Симбирской губернии Тальскую писчебумажную фабрику вместе с крепостными рабочими и намеревался на разумных началах организовать их быт, но почти все начинания Огарева рушились из-за непрактичности. В 1855 г. фабрика неожиданно сгорела — не исключен поджог со стороны недовольных рабочих. Более удачны были небольшие «коммуны», организованные в городах. Н. П. Балин рассказывает о своеобразном «фаланстере» петрашевца В. А. Головинского и Н. И. Барановского (Петрашевцы и их время в воспоминаниях Н. П. Балина // Каторга и ссылка. 1930. № 2. С. 87–88). Не следует путать этого фурьериста с петрашевцем А. Н. Барановским, чем грешат многие исследователи. Очевидно, подобная коммуна на паях была и в квартире С. Ф. Дурова и А. И. Пальма (см. об этом далее — с. 126). Ф. М. Достоевский в 1846–1847 гг. объединился в единую коммуну с братьями Бекетовыми, о чем он сообщал М. М. Достоевскому 26 ноября 1846 г.: «Они (Бекетовы. —