О 1844 г., как времени первых визитов к Петрашевскому, будет говорить в своих показаниях следственной комиссии В. А. Энгельсон: «В 1844 году осенью был у него несколько раз и с того же времени прекратил мои посещения»[92]. Правда, он мог ошибиться на год, ибо речь, видимо, шла уже о постоянных собраниях. Но возможны ведь посещения и без собраний. Писатель В. В. Толбин сообщил на следствии, что впервые был у Петрашевского на его именинах в 1844 г.[93].
Постоянные же собрания относительно большой группы участников начались с осени 1845 г. Очевидно, с самого начала они приняли просветительский и социалистический характер: Петрашевский активно пропагандировал там принципы учений утопических социалистов, особенно Фурье. Собрания происходили в квартире Петрашевского. Начинались они довольно поздно — после 9—10 часов вечера и заканчивались глубокой ночью. Хозяин отличался радушием и хлебосольством. По словам Д. А. Кропотова, «чаю и что следует к чаю было всегда довольно; в особенности насчет ужина он (Петрашевский. — Б. Е.) был распорядителен: телячьи котлеты с зеленым горошком, поросенок под сметаной, а иногда блюдо дичи, в заключение пирожное и что следует к ужину в приличном количестве»[94]. Лакеев и официантов за ужином не полагалось, еда и питье выставлялись на стол (в центре — кипящий самовар), и гости сами себя обслуживали. Иногда опоздавшим недоставало приборов, и они должны были идти на кухню добывать себе посуду. Такой демократизм создавал непринужденную и дружественную обстановку для беседы, в миниатюре за ужином образовывалась как бы столовая фурьеристского фаланстера.
Фурьеристские увлечения Петрашевского уже в 1845 г. не были секретом для широких слоев петербургского и московского общества. Начинающий поэт и драматург Ап. Григорьев в пьесе «Два эгоизма», созданной в октябре 1845 г. и вскоре опубликованной (Репертуар и пантеон, 1845, № 12), иронически вывел петербуржца Петушевского (прозрачный псевдоним!), приехавшего в Москву, посещающего аристократические салоны и пропагандирующего там фурьеризм («Вы «Новый мир» Фурье изволили читать?» — обращается этот персонаж к славянофилу Баскакову, т. е. к Аксакову). Петушевский громогласно заявляет уже в первом действии, что он — «фурьерист», таковым же его видят и окружающие.
Следовательно, в 1845 г. имя Фурье не было под запретом, не имело в глазах начальства и публики недопустимого крамольного духа, если его можно было открыто называть в довольно популярном подцензурном журнале, да еще обозначать главного петербургского фурьериста почти полной его фамилией: иначе ведь драма Григорьева имела бы явно доносительный характер, но, кажется, никто тогда не воспринял ее в этом роде. Впервые обратил внимание на такое свободное употребление в 1845 г. будущих одиозных имен В. В. Каллаш: «Фурье, фурьерист, «Новый мир» тогда еще не пугал николаевской цензуры — через три с небольшим года за это присуждали к смертной казни…»[95]. Ю. Г. Оксман позднее оспаривал мнение Каллаша, приведя ряд примеров «испуга»: в 1837 г. А. А. Краевский в «Литературных прибавлениях» к газете «Русский инвалид» (27 ноября). поместил с восторженными эпитетами изложение речи В. Консидерана о покойном учителе, явно намереваясь продолжать и далее знакомство русской публики с трудами французского утописта. Очерк назывался «Карл Фурье, статья первая»[96]. Статья вызвала рассерженное письмо министра народного просвещении гр. С. С. Уварова к попечителю учебного округа, председателю петербургского цензурного комитета кн. М. А. Дондукову-Корсакову, после чего продолжения не появилось. Кроме того, Ю. Г. Оксман опубликовал материалы комитета иностранной цензуры о запрещениях фурьеристского издания «Almanach phalanstérien» в 40-х годах[97]. Все эти факты, конечно, вносят существенные коррективы к суждениям Каллаша, но не следует преувеличивать их значение и делать из них исторические выводы о полном запрете. Ведь в 1837 г. Уваров взъярился не вообще по поводу Фурье, а конкретно: «…оскорбительно уподобление этого писателя Моисею». Комитет иностранной цензуры, запретив фурьеристский альманах на 1845 и 1847 г., разрешил то же издание на 1846 г., предложив лишь изъять рисунок, где Христос простирал руки Сократу и Фурье. Так что безусловного запрещения трудов Фурье и фурьеристов не было, это подчеркивали на следствии петрашевцы, доказывая «законность» научного штудирования соответствующих материалов.
На основе изучения следственных дел В. И. Семевский установил имена самых ранних посетителей дома Петрашевского. Это — М. Е. Салтыков, В. Н. Майков, Р. Р. Штрандман, А. Н. Плещеев, В. А. Милютин, А. В. Ханыков, А. П. Баласогло, А. Н. Барановский, Е. С. Есаков, В. И. Кайданов, А. М. Михайлов, Н. Я. Данилевский, Н. А. Серебряков, П. Н. Латкин, Л. Н. Ховрин. Собрания, видимо, были немногочисленные: Барановский называл «несколько» посетителей, Салтыков — «человек до шести, а иногда и семи», Есаков — не более 15 человек.
Темы, обсуждавшиеся в этих собраниях, носили в основном общественно-литературный или научный характер. Петрашевский, как уже сказано с самого начала, пропагандировал систему Фурье.
В сезон 1846/47 г. появились новые посетители: Ф. М. Достоевский, Ф. Г. Толль, А. Н. Майков, К. К. Ольдекоп, М. Н. Чириков, П. А. Деев. Как показывал на следствии А. Н. Барановский, вечера Петрашевского в этом сезоне стали гораздо разнообразнее: «…то Баласогло вооружался против семейственности и всех ее условий, то Петрашевский говорил и выставлял преимущества публичного производства суда; Ольдекоп трактовал о магнетизме, защищал против Петрашевского мистицизм», рассказывались анекдоты о невежественных профессорах, причем «отличались преимущественно Петрашевский и Плещеев»[98].
Как видно, среди посетителей Петрашевского сразу же появились весьма значительные личности, многие из них станут впоследствии славой и гордостью русской литературы и науки. М. Е. Салтыков — будущий знаменитый Щедрин, в середине же 40-х годов — молодой чиновник, недавно окончивший Александровский лицей (1844), и начинающий писатель. Яркие в политическом отношении повести Салтыкова «Противоречия» (1847) и «Запутанное дело» (1848) послужили причиной отдачи автора под суд и высылки в Вятку в 1848 г. — за год до арестов всей группы петрашевцев. Как В. Ф. Раевский, арестованный в 1822 г., считается первым по времени декабристом, обнаруженным царским правительством, так и Салтыков может быть назван первым осужденным петрашевцем.
О роли в кружке Ф. М. Достоевского, уже тогда автора знаменитых повестей «Бедные люди» и «Двойник», еще пойдет речь ниже. Следует подчеркнуть большую долю литераторов и журналистов среди петрашевцев. А. Н. Плещеев (1825–1893) был известным поэтом, автором своеобразного гимна радикальной молодежи 40-х годов — «Вперед! Без страха и сомненья…». Одним из самых близких друзей Петрашевского был Александр Пантелеймонович Баласогло (1813–1880) — поэт, прозаик, очеркист, книгоиздатель.
Еще в начальный период существования кружка Баласогло зачитал своей проект об учреждении книжного склада, платной библиотеки и типографии, но проект не встретил сочувствия у слушающих: то ли потому, что близкие, зная непрактичный характер до-кладчика и провал многих его предыдущих издательских прожектов, не доверяли ему, то ли из-за существования у Петрашевского реальной хорошей библиотеки. К тому же Петрашевский еще в 1845 г. предложил организовать коллективную библиотеку, главным образом по выписке иностранных книг. Была устроена складчина (от 15 до 30 рублей серебром), и Петрашевский через знакомых книгопродавцев стал выписывать массу зарубежной печатной продукции. Книги из этой библиотеки брали Салтыков, Майков, Милютин, Достоевский, Штрандман, Плещеев, позднее — Спешнее, Ахшарумов, Ястржембский и многие др.[99].
93
Там же. Ч. 91, л. 9. — В день именин Петрашевского — 8 ноября — к нему собирался значительно более широкий круг лиц. Он показывал следственной комиссии: «Если и было человек до 60 на моих именинах, то сие произошло оттого, что я в сей день к себе пригласил всех моих знакомых без различия и многих из знакомых моего отца» (Дело петрашевцев. I. С. 153),
96
Как менялись люди! Молодой Краевский, близкий к пушкинскому кругу, в середине 30-х годов пропагандировал учение Фурье, а 26 апреля 1849 г., узнав об арестах петрашевцев, насмерть перепуганный, прибежал в III отделение с показаниями и доносами и преуспел: ему, издателю «Отечественных записок», где печатались «крамольные» петрашевцы Салтыков, Достоевский, Вал. Майков и др., не только «ничего не было», но еще и милостиво разрешили опубликовать в майской книжке журнала окончания произведений (повесть и роман) Достоевского и Пальма, правда, без имени авторов (но в ранних-то номерах имена были обозначены!).
97
99
Обзор коллективных и личных книжных собраний кружковцев см. в ст.: