С этими показаниями вполне согласуются и другие свидетельства, в частности совершенно честное, никакого уже отношения к следствию и опасностям не имеющее, а потому и особенно ценное письмо брата Вал. Майкова, поэта Аполлона Николаевича к к П. А. Висковатову (1885): «Кирилов не псевдоним Петрашевского, а артиллерии штабс-капитан, которого я очень хорошо знал, ибо у него в I томе работал мой брат Валерьян, который и отказался от II тома, куда влез Петрашевский с совсем неподобающими статьями… С Петрашевским я познакомился в университете и потом изредка ходил к нему, во-1-х, потому, что были все юноши знакомые, а потом — еще и потому, что было забавно. По смерти же брата… я был у Петрашевского всего раз, в декабре 1847 г. Брат еще раньше тоже отвлекался от кружка Петрашевского, приняв критику в «Отечественных] зап[исках]», и около него составился его кружок: Владимир Милютин, Стасов, еще человека три-четыре»[110].
Так что «несовместимость» в одном издании Майкова и Петрашевского вполне подтверждена и вполне объяснима (как позднее будет в аналогичных ситуациях изъясняться Ап. Григорьев, «два медведя не могут жить в одной берлоге»). Остается туманным сам процесс перехода издания к Петрашевскому. Думается, что Майков мог добровольно заявить Кирилову об уходе в «Финский вестник» и тем самым освободить вакантное место редактора словаря. Но не исключено, что энергичный и красноречивый Петрашевский, войдя в круг редакции, начал еще при Майкове играть в главах Кирилова более весомую роль и оттеснять Майкова на периферию. Во всяком случае, совсем не исключено, что уход Майкова совершился еще в конце 1844 г., и поэтому до апреля 1845-го, до выхода из типографии первого выпуска, Петрашевский уже мог вмешаться в текст словаря. Может быть, радикальные статьи типа «Анархия» и «Деспотизм» принадлежат уже Петрашевскому, а не Майкову? Или, по крайней мере, исправлены Петрашевским? На такое предположение наталкивает нас, например, стиль и лексика заключительной фразы статьи «Деспотизм»: «Повелителю вздумалось, повеление дано и — дело кончено!» Такое энергичное и довольно просторечное, совсем несловарно-энциклопедическое оформление статьи не характерно для спокойно-корректного стиля Майкова[111] и, наоборот, весьма показательно для Петрашевского (ср. во втором выпуске словаря статьи «Национальность»: «Мы должны благодарить Петра…, что в нашей администрации уже нет места (как это было до Петра) господству привычки, рутины и бессознательно принятых предрассудков, и что наука, знание и достоинство ею руководят!!»; «Неология»: «Так, император Наполеон не понял Фультона!?»; «…сомлевание от восторга при разборе заунывной бессмысленности какого-нибудь напева, вроде ай-люли!!»; «Нивеллеры»: «…нет примера восстановления утраченных прав без жертв кровавых и гонения!!»; «Новатор»: «Так таинственна воля господня!!! — и крест — орудие позорной казни — стал знамением и заветом спасения, вечного блаженства и жизни!»).
Можно предполагать какую-то долю участия Петрашевского в первом выпуске, но главенствующая его роль во втором выпуске не подлежит сомнению: помимо многочисленных мемуарных свидетельств, сохранилось дело петербургского цензурного комитета, разбиравшего жалобу Петрашевского на цензора А. Л. Крылова о непропуске статьи «Организация промышленности», сохранилось письмо Петрашевского к Кирилову от 10 мая 1846 г., из которого явствует, что основной корпус статей второго выпуска принадлежит ему.
Статьи этого тома в совокупности представляют откровенную, ничем не прикрытую пропаганду утопического социализма, пропаганду фейербахианского атеизма и откровенную критику современного социально-политического устройства России, критику крепостного строя. В этом смысле, конечно же, второй выпуск значительно отличается от первого, майковского.
В статьях «Натуральное состояние», «Овенизм», «Органическая эпоха», «Организация производства или произведения» и др. излагаются идеи утопических социалистов. Золотой век, подчеркивал Петрашевский вслед за Сен-Симоном, не позади, а впереди нас: человечеству присуще бесконечное совершенствование; всестороннее и гармоническое развитие личности должно стать идеалом нормального общества: не личность нужно приносить в жертву обществу, а самое общество должно быть так организовано, чтобы оно максимально удовлетворяло потребности отдельных лиц. Только тогда будет достигнуто счастье человечества. Если же в современном обществе господствует зло, люди зависят один от другого, не равны по состояниям и по положению, между ними растет вражда, насилие, порок, то необходимо радикально «изменить формы организации» общества, человечество должно добровольно объединиться в коллективы, в ассоциации, создать общую собственность на орудия производства, материалы, на недвижимые ценности, и каждый будет получать свою долю дохода пропорционально «содействию, оказанному им в умножении общественного богатства».
Иными словами, Петрашевский изложил во втором выпуске «Карманного словаря иностранных слов» общие принципы утопического социализма, как бы объединяя учения Сен-Симона, Фурье и Оуэна, выделяя именно общие их начала и затушевывая разногласия и противоречия. Так как Петрашевскому ближе всех других учений была система Фурье, то впоследствии он, главным образом, популяризовал ее: на обычных своих «пятницах», на обеде в честь дня рождения Фурье, устроенном петрашевцами 7 апреля 1849 г., и даже в показаниях, данных следственной комиссии в конце мая 1849 г. В показаниях Петрашевский подробно изложил учение Фурье, вплоть до подробного описания оптимального фаланстера на 2000 человек (организация быта и труда, экономические проблемы, воспитание детей и т. д.). В словаре же описания более обобщенные, схематические, но Петрашевский снабдил статьи отдельными ссылками на труды Фурье и других утопистов.
Автор второго выпуска словаря пользовался малейшей возможностью привязать изложение своих воззрений к относительно нейтральным словам. Так, в рубрике «Натурализм» описывается атеистическая и антропоцентрическая система Фейербаха, под вывеской «Оппозиция» таится пропаганда самых радикальных действий: «…оппозиция, будучи убеждена в истинности своих начал, заметив гибельное влияние на благосостояние общественное тех людей, в руках которых находится правительственная власть, должна всеми силами стараться об отнятии у них оной…». Ниже в той же статье прославляется суд присяжных (любимая мечта Петрашевского — увидеть этот институт в России!). Заканчивается «Оппозиция» таким пассажем: «Нашим законодательством (превосходящим своим благодушием, кротостью и простотою европейские законодательства) узаконяется оппозиция даже противу высших присутственных и правительственных мест, например Сената…».
Смелость Петрашевского поразительна. Когда он статью «Обскурантизм» заканчивает весьма двусмысленной по ощущаемой ироничности фразой: «Благодаря мудрости нашего правительства, давно изгнавшего иезуитов, у нас гибельность влияния обскурантизма значительно ослаблена сравнительно с прочими государствами Европы, как, например, Австрии», — то тут еще нет прямого «преступления», ибо невозможно доказать, что автор смеется. Впрочем, цензура и так запретила эту статью целиком, одну из самых ярких в словаре, а десять лет спустя царские цензоры будут выбрасывать из статей Добролюбова аналогичные иронические тирады по адресу «мудрого правительства». Но иногда Петрашевский преподносит читателю такой откровенно ироничный материал, что приходится лишь поражаться глупости и невежеству Крылова. Например, статья «Орден рыцарский» ни с того, ни с сего закапчивается цитатой из гоголевской «Повести о капитане Копейкине»: «Не было примера, чтобы у пас в России человек, приносивший относительно, так сказать, услуги отечеству, был оставлен без призрения» (следует прямая ссылка на отдельное издание «Мертвых душ»; на главу и страницу) и далее, после цитаты, Петрашевский так заканчивает фразу: «… «и без вознаграждения», — прибавим мы, преисполненные удивления к благотворным распоряжениям нашего правительства». Бесспорно, Крылов не читал «Мертвых душ» (или по крайней мере, не читал «Повести о капитане Копейкине»), иначе он не мог бы не заметить совершенно издевательского завершения статьи: ведь весь смысл вставной повести Гоголя заключается в показе абсолютного равнодушия царской администрации к нуждам заслуженных ветеранов.
111
В. Р. Лейкина-Свирская в статье «Революционная практика петрашевцев» предполагает именно правку: «Об участии Петрашевского в первом выпуске можно судить и по тому, что несколько статей политического содержания (Анархия, Аристократия, Конституция, Креатура), отличающихся резкой иронией, носят явные следы его редакторской руки» (Исторические записки, 1954. Т. 47. С. 186). — Однако ирония присутствует только в статье «Аристократия», да и не в этом отличив двух авторов.