Подобными ироническими выпадами насыщен весь второй выпуск словаря, а часто выпады даются и «открытым» текстом, без всякой иронии. Например, весьма нейтральная как будто статья «Некролог» заканчивается следующим неожиданным пассажем: «Так, напр[имер], некролог Малюты Скуратова был бы драгоценным историческим памятником: из него мы бы узнали впечатление, которое произвела смерть временщика и злодея на его современников».
Нельзя сказать, что А. Л. Крылов ничего не замечал. Он жаловался в цензурный комитет 6 марта 1846 г.: «Статьи, поступавшие для сего выпуска в цензуру, составлялись большею частью так, что неисправности: в цензурном отношении надобно было выбрасывать из них кучами. Необходимость перемарок была такова, что редакция добровольно отказалась от предоставленного ей права присылать статьи в корректуре и начала доставлять их ко мне в рукописях. Главное затруднение проистекало из общего направления статей против существующего порядка в общественной жизни. Редакция видит во всем ненормальное, как она твердит беспрестанно, положение, и напрягается всеми силами развивать способы к приведению общества в другое положение, нормальное. Для редакции кажется, что в христианском обществе должно быть равенство, потому что религия христианская есть религия братской любви. Я неоднократно старался предостеречь редакцию и отклонить от принятого ею дурного направления, объяснения мои с лицами, присылавшими статьи, оканчивались, однако же, настойчивостью либо в том, что редакция не знает, что может быть пропущено цензурою, либо, что я ошибался в моем взгляде»[112].Ясно, что Крылов далеко не все понял, но, как видно, кое-что крамольное все-таки уразумел. Он стал запрещать статьи Петрашевского, так, например, мотивируя свой отказ: «Статья «Организация промышленности», заключающая целый трактат не о слове организация, но о том, как в обществе нормальном следовало бы, на иных против существующего порядка началах, устроить промышленность, может ли быть уместна для такого издания, которое предпринято под названием «Карманный словарь иностранных слов»? Допустив одну такую статью, ценсура неизбежно вовлекается в пропуск неопределенного количества подобных же трактатов, которые сделают издание не словарем иностранных слов, а какою-то преобразовательною энциклопедиею. Потому что слово Организация, таким же способом, каким оно приложено к Промышленности, может быть прилагаемо едва ли не ко всякому предмету и понятию в общежитии. Я и получил вслед за тем еще две подобные же статьи, под названием «Организация войска» и «Организация труда»., На чем остановится этот ряд организаций — угадать трудно»[113].
Крылов запретил весь этот ряд «Организаций» как запретил и слишком опасные другие статьи, например «Обскурантизм» и «Обскурант» (к счастью, они сохранились в архивных копиях). Но энергичный Петрашевский так, видимо, «наседал» на комитет и цензора, так увиливал, убеждал, исправлял, переделывал статьи, что в конце концов брал цензора измором. Например, вместо перечисленного ряда «Организаций» он все же вставил в словарь большую статью «Организация производства или произведения». Не исключено, что некоторые вставки Петрашевский, возможно, рисковал вставлять уже после цензорской подписи. Председатель петербургского цензурного комитета гр. М. Н. Мусин-Пушкин при обсуждении уже отпечатанного выпуска словаря заметил: «…рукопись^ с которой некоторые статьи книги были печатаны, так перемарана поправками, что трудно определить, были ли многие сомнительные места в виду у цензора во время самого рассматривания ее, или они после были прибавлены издателем в виде поправок»[114].
О хитростях Петрашевского, о его проделках с цен-ворами ходили легенды (возможно, что некоторые из них, для отвода глаз, распространял в кругу ближних и сам виновник). Например, П. П. Семенов-Тян-шанский свидетельствует в своих воспоминаниях, что Петрашевский передавал переделанные статьи от одного цензора к другому, пока не получал разрешения, что он так ловко расставлял знаки препинания в предлагаемых цензуре статьях, что при последующей их перестановке получался совсем другой смысл. Но разных цензоров не было, оба выпуска проверял один А. Л. Крылов, что же касается знаков препинания, то большие тирады антиправительственного или антифеодального содержания невозможно скрыть с помощью запятых или тире, как их ни расставляй. Значительно удобнее, очевидно, было в густо исправленный и перемаранный черновик, наконец одобренный цензором, вставлять перед отдачей в типографию нужные места (Крылов видел в добровольном отказе редакции словаря от присылки цензору корректуры и в возврате к рукописям чуть ли не свою победу — а со стороны Петрашевского это, наверное, была, сознательная уловка: в рукописи было проще запутать, обмануть цензора).
Важно еще отметить, что Кирилов, наверное не без подсказки Петрашевского, добился у великого князя Михаила Павловича, брата императора, разрешения посвятить ему словарь. Михаил Павлович как шеф военно-учебных заведений был непосредственным начальником Кирилова, поэтому посвящение не выглядело странным, зато оно августейшим именем как бы прикрывало от цензоров крамольную суть словаря. Интересно, что посвящение появилось впервые именно на втором выпуске: на первом этапе ничего подобного не было, возможно, самому Кирилову такое и в голову не приходило.
Но все-таки и посвящение не помогло. Вернее, оно помогло на первом этапе, ибо неизвестно еще, подписал бы Крылов книгу в печать, если бы такого посвящения не было: ведь кто знает, не слукавили ли Петрашевский с Кириловым, не прихвастнули ли они, что великий князь, давая согласие на посвящение, просматривал книгу?
Главное, что книга вышла из типографии и начала распространяться. По сведениям, затребованным цензурным комитетом от Кирилова, явствует, что около 400 экземпляров второго выпуска разошлось немедленно: петербургским книгопродавцам продано 27 экземпляров, в другие города — 148, подписчикам — 170, роздано по издательствам (редакциям) — 17, подарено — 32. Так что разрешение Крылова на печатание книги сделало свое дело: русское общество получило определенное количество экземпляров. Но, видимо, цензурный комитет не чувствовал себя спокойно. Частично в этом был виноват сам Петрашевский: заранее поднимая шум по поводу частных запрещений (выше приводились цитаты из объяснения Крылова — оно возникло в ответ на жалобу Петрашевского в цензурный комитет по поводу строгости Крылова), он обращал на себя и на словарь чрезмерное и преждевременное внимание. Мусин-Пушкин сообщал позднее товарищу министра народного просвещения кн. П. А. Ширинскому-Шихматову, что он впервые узнал о существовании словаря при заслушивании объяснения Крылова на жалобу Петрашевского.
Хорошо, конечно, что все-таки второй выпуск удалось напечатать и даже частично распространить, но очень быстро петербургский цензурный комитет спохватился. 30 апреля 1846 г. он затребовал из типографии корректурные листы книги, 13 мая был вызван для объяснения Кирилов, а в это время о словаре уже узнал министр народного просвещения гр. С. С. Уваров (существует легенда, что в первый же день продажи второго выпуска кто-то показал книгу великому князю Михаилу Павловичу; могли ведь показать не только книгу, но и соответствующие яркие места: вот, дескать, каким злодеям вы дали согласие посвятить себе издание! Великий князь вполне мог после этого спросить Уварова, кто это под эгидой цензурного комитета мог разрешить такую книгу к печати?), 14 мая Уваров потребовал от комитета дать объяснение, и тут же на заседании 14 мая петербургский цензурный комитет принял решение приостановить продажу второго выпуска словаря. Министр 16 мая объявил Крылову строгий выговор и потребовал изъять все экземпляры книги из типографии, у издателя Кирилова, и у книгопродавцев. Собрали около 1600 экземпляров (общий тираж был 2000).
Кирилов умолял не уничтожать отобранное, обещая перепечатку всех сомнительных статей, и — времена были еще относительно тихие, либеральные! — комитет не только согласился, но даже послал соответствующий запрос Уварову, и министр тоже согласился на перепечатку! Выпуск был заново отцензурован, послан на утверждение Уварову, но мест, подлежащих перепечатке, оказалось так много, что министр окончательно приказал конфисковать издание и уничтожить все отобранные экземпляры (любопытно, что реально они были сожжены семь лет спустя, в 1853 г.)[115].
115
Подробно цензурная и послецензурная история запрещения словаря изложена в статье: