На одном из вечеров А. П. Милюков прочитал свой перевод введения к знаменитой в кругах утопических социалистов книге аббата Ламенне «Слова верующего» (она была запрещена русской цензурой, но широко распространялась нелегально). Во введении в духе идей христианского социализма утверждались принципы равенства и братства, подчеркивалось, что Христос как проповедник социалистических идеалов был осужден «архиереями и князьями». Долгие годы перевод считался утраченным, хотя и было известно, что книга переводилась коллективно. Несколько лет назад Ф. Г. Никитина обнаружила в архиве III отделения полный перевод всех 42 глав книги Ламенне (к сожалению, нет введения), сделанный Плещеевым и Мордвиновым. Какой-то отрывок из книги Ламенне и читал на вечере Филиппов.
На заседаниях было решено доставать для ознакомления и другие запрещенные цензурой произведения. Плещеев обещал представить текст драмы И. С. Тургенева «Нехлебник», незадолго до этого (22 февраля 1849 г.; запрещенный к печати.
Член кружка Н. П. Григорьев написал рассказ «Солдатская беседа», абсолютно нецензурный даже и для более либеральных времен XIX в.: помимо страшных картин, изображающих полное бесправие крепостного крестьянина и солдата, рассказ содержал колоритную сцену об избиении самим царем двух солдат. Точно известно, что Григорьев читал этот рассказ на обеде у Спешнева 2 апреля, устроенном специально для членов дуровского кружка. Григорьев дал Мордвинову текст «Солдатской беседы» на дом, чтобы тот списал копию (очевидно, было намерение размножить рассказ).
С. Ф. Дуров. Фотография 1850-х гг.
М. Е. Салтыков. Фотография 1860-х гг.
Ф. Г. Толль. Фотография 1860-x гг.
И. М. Дебу. Фотография 1860-х гг.
A. Н. Майков. Литографированный портрет с фотографии 1860-х гг.
А. И. Пальм. Портрет маслом 1840-х гг.
К. И. Тимковский. Фотография 1860-x гг.
В. В. Toлбин. Фотография 1850-х гг.
На заседании кружка возникла мысль о необходимости более широкого распространения нелегальных произведений. Дуров показывал на следствии: «Момбелли и Григорьев излагали мысли писать статьи, противные правительству. Распространять же эти статьи предполагалось посредством домашней литографии». Более конкретно сказал Милюков: «Предполагалось печатать сочинения, которые бы разъясняли вопрос о крепостном состоянии и намерении правительства»[210].
Ф. Н. Львов, преподававший химию в кадетском корпусе, предложил свои услуги по созданию литографии. Он рассказал коллегам о литографическом процессе, а в следующий раз, наведя справки, сообщил, что закупка материалов для домашней литографии обойдется приблизительно в 20 рублей серебром; братья Достоевские стали отговаривать общество от заведения литографии, подчеркивая опасность такого пути, и все согласились, что проще каждому желающему переписывать понравившийся текст.
Неизвестна степень активности Федора Михайловича: не исключено, что главным агитатором отказаться от литографирования был осторожный и консервативный Михаил, хотя, впрочем, сам Ф. М. Достоевский брал на следствии инициативу на себя. В таком случае Достоевский проявил себя хорошим конспиратором: отговаривая в довольно пестрой дуровской компании от литографирования, он в узком кругу Спешнева готов был заняться устройством тайной типографии (об этом далее).
Кружку Дурова явно не хватало энергичного руководителя типа Петрашевского или Спешнева. В следственном деле Мордвинова есть интересное показание Григорьева: «Вообще г-н Мордвинов не был из первых. Он и Плещеев молодые, горячие и легко увлекаются. Вот выражение, которое я слышал от одного из самых серьезных социалистов: Вы, т. е. я (разговор был откровенный) и Мордвинов, принадлежите к разряду тех странных сангвинических натур, которые безотчетно увлекаются другими, такие люди не способны руководить»[211]. Уж нс Спешнев ли был этим «серьезным социалистом»? Вполне вероятно, что он присматривался к кружку, предполагая составить пз некоторых его участников ядро своей собственной организации: Момбелли, Филиппов, возможно — Григорьев и Мордвинов.
Но робкие Дуров и Пальм, очевидно, стали побаиваться нового направления в деятельности кружка, которое фактически ничем уже не отличалось от «пятниц» Петрашевсого, разве что малолюдностью собраний. 17–18 апреля организаторы кружка объявили, что следующего вечера не будет. Означало ли это, что они вообще решили прекратить собрания, трудно сказать, так как в ночь на 23 апреля большинство членов кружка было арестовано месте с другими петрашевцами.
Зато А. Н. Плещеев явно намеревался продолжать свои вечера, которые он организовал параллельно с деятельностью кружка Дурова — Пальма. С ноября 1848 по февраль 1849 г. у Плещеева собирались друзья: сперва два раза в месяц, затем еженедельно. Круг этот в основном известен по вечерам у Дурова: Достоевские, Пальм, Дуров, Щелков, Мордвинов, Спешнев, Момбелли, братья Ламанские; из новых — посетители кружка Петрашевского В. А. Милютин, Н. Я. Данилевский, В. А. Головинский, а также бывшие лицеисты экономист В. П. Безобразов и чиновник А. В. Пальчиков. Читались у Плещеева, как и у Дурова — Пальма, литературные произведения, в том числе и запрещенные. Известно, например, чтение ядовитого фельетона Герцена «Москва и Петербург» (1842), ходившего по России в списках и совершенно нецензурного в течение всего XIX в. Если бы не арест, Плещеев несомненно продолжил бы свои вечера по возвращении в столицу.
В Петербурге с октября 1848 по апрель 1849 г. существовал еще один заметный кружок, в который входили известные нам петрашевцы — это кружок Николая Сергеевича Кашкина (1824–1914). Сын декабриста, Н. С. Кашкин серьезно заинтересовался социалистическими системами, особенно фурьеризмом. Узнав, что его сослуживцы, братья Константин и Ипполит Дебу, посещавшие «пятницы» Петрашевского, знакомы с трудами Фурье, Кашкин пригласил их к себе для совместного изучения и толкования сочинений французского утописта. К Кашкину стали ходить и другие петрашевцы, в том числе студент А. В. Ханыков, молодой чиновник, бывший лицеист Е. С. Есаков и вездесущий Н. А. Спешнев, который был желанным гостем во всех кружках и в самом деле успевал всюду. Из будущих петрашевцев, т. е. из тех членов, которые вначале вошли в кружок Кашкина, а затем уже стали посещать «пятницы», следует назвать Д. Д. Ахшарумова. Еще в кружке участвовали сослуживцы или друзья Кашкина: О. Ф. Отт, А. И. Европеус, Э. Г. Ващенко — всего человек 12.
Собрания были, как и у Петрашевского, еженедельные, но по вторникам. К новому году (1849) в квартире Кашкина поселились приехавшие из деревни родители, ему стало неудобно приглашать к себе единомышленников, и он упросил приятеля О. Ф. Отта устраивать вечера у него, и первые два месяца 1849 г. собрания были перенесены в дом Отта; в марте же несколько вечеров было проведено снова у Кашкина. Главная тема собраний — изучение трудов Фурье, а также дискуссии по научным проблемам. На одном из вторников А. И. Европеус говорил, по словам Ващенко, «о непотребуемости морали как науки, лишенной вовсе всякого значения в наше время; завелся спор»[212]. Сам Европеус пояснял: «… не об одной морали, а о науках неточных, к которым относил еще политическую экономию и метафизику, делая общее заключение, что эти науки, не имеют определенного объема и содержания»[213].