При арестах производился обыск помещений. Все книги и бумаги, находившиеся в квартире (независимо от принадлежности — забирали и чужие книги, журналы, рукописи), связывались в пачки и отправлялись на особых фурах в III отделение. Естественно, попадалось немало и запрещенных изданий. Энгельсов пишет, что когда Дубельт, арестовывая Петрашевского, стал рассматривать его книги, то хозяин их воскликнул: «… у меня, видите ли, есть только запрещенные сочинения»[282].
К. М. Дебу оправдывался перед следственной комиссией: «В библиотеке же моей много ежели найдены 5 сочинений, не пропущенных цензурою, да в какой библиотеке их нет?»[283]. Обилие запрещенных книг у петрашевцев навело жандармов на слежку за книжными магазинами. Было установлено наблюдение за книжным магазином Августа Лейброка на Невском проспекте (ныне — дом № 36). Агенты донесли, «что Лейброк — офицер какой-то иностранной службы (шпион, что ли? — Б. Б.) и будто бы из евреев и что он не пользуется хорошею молвою и подозревается в доставлении запрещенных книг»[284]. Но, кажется, Лейброка не удалось поймать с поличным, зато из бумаг Петрашевского узнали, что он заказал большую партию бесцензурных изданий у Иосифа Лури, владельца книжного магазина тоже на Невском проспекте (ныне — дом № 20); по прибытии из-за границы товара там был произведен обыск И. П. Липранди и жандармским полковником Станкевичем — «нашли три ящика с запрещенными книгами», Лури был немедленно арестован и затем выслан из Петербурга.
Привезенных в III отделение петрашевцев разместили по разным комнатам, в основном — поодиночке, и продержали целый день, до позднего вечера. Около полудня всех арестованных обошел с кратким допросом гр. Орлов.
При аресте, при содержании петрашевцев в III отделении и при отправке вечером в Петропавловскую крепость жандармы руководствовались «иерархическим» списком, составленным Липранди на основе донесений агентов: вначале шли 13 «главнейших ви-вовников» (они все потом попали в Алексеевский равелин), затем остальные. Степень «реальной» виновности, конечно, Антонелли никак не мог установить при его умственном уровне и при чрезвычайно кратком и поверхностном знакомстве с петрашевцами, а Шапошников с Наумовым настолько преувеличенно изобразили роль и значение своих «объектов» — П. Г. Шапошникова, Катенева и Толстова, — что они тоже оказались среди этих тринадцати главнейших виновников. Явно по указанию Антонелли в число зачинщиков попали Головинский и Белецкий- Первый всего два разд был на заседаниях кружка Петрашевского, зато произнес 1 апреля яркую речь о необходимости освободить крепостных крестьян, и этот факт был подробно изложен в донесении Антонелли. А учитель истории П. И. Белецкий, которого Антонелли, кажется, и видел всего однажды, на вечере у П. А. Кузмина 16 апреля (у Петрашевского Белецкий не бывал), вообще речей не произносил, а лишь «вольно» рассуждал о преподавателях и учащихся в Кадетских корпусах. Но если рыбак рыбака видит издалека, то рыбак не рыбака видит еще дальше; Антонелли проникся нескрываемой ненавистью к «либералу»: «Белецкий — это такое существо, которое так и напрашивается на оплеуху или петлю»[285].
Так как 13 главных «виновников» считались наиболее опасными, то их отправляли из III отделения в крепость в «индивидуальных» каретах при жандармских офицерах (поездка совершалась кружным путем, через Васильевский остров, по Исаакиевскому и Тучкову мостам). Первым поехал при полковнике Левентале Петрашевский, в 10 часов 15 минут вечера 23 апреля; в 10 часов 30 минут — Толль, в 10 часов 45 минут — Баласогло, а затем зачастили: Головинский — 10 часов 55 минут, Дуров — 11.00, Кузмин — 11.05 и так далее. После первых тридцати петрашевцев стали отправлять по двое и по трое при жандармских майорах и поручиках. Последняя тройка — Момбелли, Григорьев, Ламанский — выехала в 1 час 50 минут, т. е. уже почти под утро[286].
В крепости же, как уже было сказано, всех разместили по одиночным камерам. Заключенные в Алексеевский равелин сидели в Секретном доме, треугольном здании внутри равелина (там томились четверть века назад декабристы) — ныне оно не существует (уничтожено в конце XIX в.). Остальные казематы сохранились.
По указанию гр. Орлова, 114 «нижним чинам» жандармского дивизиона, участвовавшим в арестовании петрашевцев в ночь на 23 апреля, и «37-ми человекам», переправлявшим бумаги и книги арестованных, была выдана награда… в 50 копеек серебром каждому. Зато офицеры жандармского корпуса, испросили у своего шефа 765 рублей 50 копеек серебром за «расходы» в апреле — ноябре 1849 г. по делу петрашевцев, якобы на «разъезды» по «отысканию и арестованию разных лиц в С.-Петербурге и загородных местах». Орлов вначале усомнился (на полях его вопрос: «на какие разъезды?»), но затем выдал испрашиваемую сумму[287].
Царю полагалось быть более щедрым в своих милостях, тем более что он демонстрировал их применительно к арестованным и их семьям, а не к жандармам. Некоторые петрашевцы не отличались расчетливостью в быту. Например, долги К. М. Дебу (в основном, как бы теперь мы сказали, в «сфере обслуживания» — портным, сапожникам, лавочникам и т. и.) достигали фантастической суммы в 2354 рублей серебром, т. е. около 10 тысяч рублей ассигнациями. Николай I в начале 1850 г. распорядился выдать родственникам половину этой суммы. Долги И. Л. Ястржембского были более скромными — 241 рублей серебром, царь велел оплатить их полностью. Кроме того, жене К. И. Тимковского была назначена ежегодная пенсия в 300 рублей, жене А. П. Баласогло и отцу Ф. Г. Толля — единовременные пособия в 300 рублей серебром. В свете этих «щедрот», отваливаемых монархом (у которого вряд ли была спокойная совесть, ибо слишком несоразмерны были «преступления» и жестокие наказания петрашевцев, и нужно было актерски замолить грехи и показать широту души), освобождается от этического подозрения в каком-либо неблаговидном поступке во время следствия неимущий и обремененный семьей М. М. Достоевский, освобожденный из крепости 24 июня 1849 г. и получивший затем «негласную» подачку от царя — 200 рублей серебром.
Зато — об этом мало кто знает — все деньги, истраченные на следствие (суточные чиновникам и писарям, канцелярские припасы и т. д.), а также сумма суточных во время суда, предложено было взыскать с имений двух «главных виновников» — Петрашевского и Спешнева. Однако военный суд постановил взыскать деньги с одного Петрашевского. Была указана и сумма — 256 рублей 94 копейки серебром. Но это только расходы следственной комиссии, да и без суточных. Непонятно, за чей счет отнесли остальное.
Вернемся, однако, к началу следствия. 23 и 26 апреля Николаем I были учреждены две комиссии: 1) непосредственно следственная, под председательством генерал-адъютанта И. А. Набокова, коменданта Петропавловской крепости (в нее еще вошли кн. П. П. Гагарин, генерал-адъютант кн. В. А. Долгоруков, Л. В. Дубельт, Я. И. Ростовцев), 2) для разбора бумаг и книг арестованных (ее председатель — кн. А. Ф. Голицын, члены — А. А. Сагтынский, И. П. Липранди, секретарь А. Ф. Орлова А. К. Гедерштерн).
И. А. Набоков — просто исполнительный служака, мало что смысливший в идейной жизни отечества.
Более серьезным деятелем, к тому же издавна хорошо знавшим законы империи, был князь П. IL Гагарин, член Государственного совета. Он отличался неимоверной работоспособностью, живым, въедливым характером и фактически руководил комиссией. Западник по воспитанию, он был в то же время отъявленным консерватором, крепостником.
Кн. В. А. Долгоруков — с юных лет военный, малообразованный и туповатый, зато ревностный служака и консервативный верноподданный; он прошел путь от юнкера до генерал-лейтенанта и до товарища (т. е. заместителя) военного министра (а впоследствии он был и министром, и шефом жандармов).
Я. И. Ростовцев — тоже усердный верноподданный (ведь именно он сообщил Николаю Павловичу, будущему императору, о готовящемся восстании декабристов), начальник военно-учебных заведений, крепостник, генерал-адъютант его величества.
285
Дело петрашевцев. Т. 3. С. 438. — Отношение было взаимным. Так как за Белецким трудно было найти какую-либо вину, то он был Выпущен из крепости 10 июля с отдачей под секретный надзор и с запрещением преподавать в учебных заведениях. Он, таким образом, был одним из первых вышедших на свободу и знавших, кто был главным шпионом-доносчиком. Встретив Антонелли на улице, Белецкий нанес ему публично оскорбление (дал оплеуху), за что был отправлен 23 июля в ссылку в Вологду.