Так, Н. Я. Данилевский, один из лучших знатоков учения Фурье, основной докладчик о фурьеризме на «пятницах», заработал всего лишь административную ссылку в Вологду, а третьестепенного петрашевца Н. П. Григорьева, вина которого заключалась в создании рассказа «Солдатская беседа», где в очень неприглядном виде был представлен царь, приговорили к расстрелу, замененному 15 годами каторги.
Следует еще учесть, что следственная комиссия не включала в себя служащих Министерства внутренних дел, горячо заинтересованных в раздувании дела до грандиозных масштабов, а входивший в комиссию Дубельт был готов даже, наоборот, всячески приглушить остроту: III отделение было кровно заинтересовано в том, чтобы показать дело, затеянное соперничающим ведомством Перовского, не стоящим внимания. В некоторых воспоминаниях участников Дубельт выглядит чуть ли не добряком, по крайней мере, — сочувствующим арестованным и допрашиваемым… Еще бы ему быть грозным судией! — он готов был любому петрашевцу подсказывать ответы, которые представили бы действия кружковцев невинными. Это не значит, что он был таким терпимым, наоборот, в душе он ненавидел петрашевцев, но мечтал о других мерах наказания, как видно из его интимных записок: «Всего бы лучше и проще выслать их за границу. Пусть их там пируют с такими же дураками, как они сами… А то крепость и Сибирь — сколько ни употребляют эти средства, все никого не исправляют; только станут на этих людей смотреть, как на жертвы, станут сожалеть об них, а от сожаления до подражания недалеко»[303].
Липранди чувствовал возможность относительно либеральных выводов, к которым придет комиссия, нервничал и писал для нее докладные записки, всячески раздувая «состав преступления» и всероссийскую опасность «дела». Самое обширное послание Липранди от 17 августа 1849 г. особенно подробно освещает главные мысли автора: открыто большое, с разветвлениями по всей России «общество пропаганды», жаждущее социально-политических преобразований и лишь нуждающееся для бунта в «физической силе», т. е. в привлечении народа к восстанию… Но на данном этапе корень зла — в идеях, и Липранди предлагал противопоставить «ложным» идеям не репрессии, не казни, а «истинные» идеи, т. е. вести планомерную и активную борьбу на ниве просвещения, учения, литературы.
Однако с первым положением Липранди не согласилась следственная комиссия, которая не нашла организованного «общества пропаганды» и всероссийских его разветвлений, а со вторым положением, точнее предположением, не согласились Николай I и его окружение: они все-таки предпочли репрессии; возможно, они понимали, что на ученой и литературной ниве проиграли бы свободное соревнование, Отношение правящих кругов к науке и просвещению великолепно отобразил Дубельт в уже цитировавшихся его записках: «В нашей России должны ученые поступать как аптекари, владеющие и благотворными, целительными средствами, и ядами — и отпускать ученость только по рецепту правительства».
Представители господствующих сословий, не отличающиеся нравственным здоровьем, не уверенные в прочности своего существования, готовы хвататься за любые возможности укрепить свои позиции: в этом отношении и политические враги, которые, казалось бы, только расшатывают устои, могут принести пользу. Еще один социально-политический парадокс: противник может оказаться выгодным при разваливающемся строе! Уже отмечалось выше, что Перовский и Липранди использовали наличие кружков петрашевцев для упрочения своего шатающегося престижа. Любопытно, что и некоторые деятели следственной комиссии пытались извлечь большую корысть из процесса, корысть, далеко выходившую за рамки личной наживы: тут воистину на первое место ставились классовые интересы.
Широко известно то напряженное внимание, которым сопровождали реакционные придворные круги каждый шаг, каждое слово подрастающего наследника Александра Николаевича, будущего Александра II: распространялись слухи о его мягкости, о либерализме, который внушался ему добросердечным воспитателем В. А. Жуковским. Крепостники серьезно беспокоились за судьбу режима и готовы были любым способом оттянуть восшествие на престол либерала (как они его трактовали), а может быть, даже и любым способом подмочить в глазах императора репутацию его старшего сына. И вот; оказывается, процесс над петрашевцами был использован и в этом направлении.
Ф. Н. Львов, сосланный в Сибирь, хотел сохранить для русской истории наиболее важные моменты следствия и суда над петрашевцами и пересылал соответствующие мемуарные материалы Герцену в Лондон. Герцен опубликовал большинство из них. В «Колоколе» от 1 августа 1862 г. появилась статья «Львов и Гагарин (Отрывок из записки о деле Петрашевского)», в которой со слов Львова, был рассказан следующий эпизод.
Член Государственного совета князь П. П. Гагарин, фактический глава следственной комиссии, вызвал однажды на допрос Львова и наедине стал соблазнять его прощением, которое нужно было купить ценой) крупного доносительства: «Скажите же, на кого вы надеялись?… как бы высоко, выше всех нас, исключительно ни было поставлено это лицо, назовите его!», И дал время на обдумывание. Львов путем умозаключений и перебора всех вариантов пришел к однозначному выводу: его провоцировали написать донос на наследника! Львов — участник ранних, допетрашевских, вечеров у Момбелли, в среде гвардейских офицеров, чьим дивизионным начальником был великий князь Александр Николаевич (именно он запретил вечера, узнав о них, но ведь можно было по-разному истолковать этот случай). Как отметил Герцен в предшествующем номере «Колокола» (15 июля 1862 г.), «носились слухи, что тогдашний наследник предостерег Момбелли и Львова». «Предостерег» это совсем не то, что «запретил». Вот кого запятнать хотелось Гагарину, связав наследника с петрашевцами. Герцен справедливо предполагает по этому поводу: «Что бы последовало за этим открытием? Повторилось ли бы дело царевича Алексея, или просто это было лакейское желание поссорить отца с сыном? Может быть, олигархическая партия действительно уже предвидела, что сын отнимет у нее рабов и хотела воспользоваться удобным случаем для того, чтобы заставить его отказаться от престола». Другое дело, что реальный наследник был далек не только от петрашевцев, но и от многих либеральных идей, внушавшихся ему Жуковским: например, именно он дал санкцию на заковывание в кандалы тех петрашевцев, которые запирались во время следствия, не отвечали должным образом на вопросы комиссии. Но сам факт провоцирования Львова (который, естественно, отказался от доноса) весьма знаменателен.
17 сентября следственная комиссия закончила работу, подготовила всеподданнейший доклад о 28 главных «злоумышленниках». Впрочем, трое из них — Ващенко, Беклемешев, Есаков — были признаны заслуживающими снисхождения, и царь разрешил освободить их без суда — с учреждением, естественно, секретного надзора.
По указанию Николая I, 24 сентября была создана «смешанная» военно-судная комиссия под председательством генерал-адъютанта гр. В. А. Перовского (брата министра внутренних дел), в которую вошли три генерал-адъютанта и генерал-лейтенанта: гр. А. Г. Строганов (бывший управляющий Министерством внутренних дел), Н. Н. Анненков (директор канцелярии Военного министерства), А. П. Толстой и три сенатора, тайных советника: кн. И. А. Лобанов-Ростовский, А. Ф. Веймарн, Ф. А. Дурасов.
Спрашивается, почему суд был военным? Ведь из 28 преданных суду петрашевцев лишь четверо были военными; ну, еще с большой натяжкой сюда можно причислить двух отставников — Ф. Достоевского и Черносвитова; остальные же 22 были абсолютно гражданскими лицами. Да и время было как будто не военное, если не считать недавно завершившегося заграничного похода частей русской армии, посланных в помощь Австрии для подавления восстания Венгрии. Но Николаю I было важно предать «преступников» именно военному суду по полевому уголовному уложению, по которому за богохульство полагались каторжные работы от 6 до 12 лет, а за подстрекательство к бунту и за умысел свергнуть царя — смертная казнь. Даже за одно создание — без распространения— противоправительственных сочинений следовало заключение в крепости от 2 до 4 лет.