В этом отношении Герцен и Чернышевский в последующем десятилетии, а позднее — народники несравненно больше занимались национальной, русской особенностью — общиной, усматривая в ней зародыш будущего социалистического общества. Не нужно забывать, что Маркс и Энгельс даже в 1882 г., видя уже капиталистическое разрушение общины., все же не отрицали (при одном, впрочем, условии) возможности перехода от нее к коммунистической форме землевладения: «Если русская революция послужит сигналом пролетарской революции на Западе, так что обе они дополнят друг друга, то современная русская общинная собственность на землю может явиться исходным пунктом коммунистического развития»[328].
Следует подчеркнуть, что далеко не все петрашевцы считали национальные черты и чувства проявлением невежества, чем-то второстепенным, преходящим, заменяемым общечеловеческими гармоническими свойствами. Среди участников кружков были и сознательные или бессознательные противники космополитичных теорий об уничтожении наций, люди горячо любившие родину и не стыдившиеся называть себя русскими и □оказывать свое внимание к отечественной истории, к национальным особенностям и т. п.: Достоевский, Пальм, Дуров, Баласогло… Да и сам Петрашевский в статье «Нация» «Карманного словаря иностранных слов…», излагая свое представление об утрате Национальных признаков при достижении «высоты человечественного космополитического развития», утверждает что при таком переходе какая-либо народность может «внести свою собственную лепту в сокровищницу человеческих знаний… В этом смысле Россию и русских ждет высокая и великая будущность». Так что и Петрашевского нельзя отлучать от патриотизма.
Пожалуй, наиболее драматично связал любовь к родине с общечеловеческими идеалами Ястржембский, который говорил, «что он поляк душой и телом, что за свободу Польши готов позволить выпустить себе всю кровь по капле, но если бы он был уверен, что самостоятельность Польши вредна развитию общечеловеческой идеи, то он первый бы одним взмахом топора отрубил ей голову»[329].
Классовая, сословная дифференциация занимала некоторое место в концепциях петрашевцев: помимо постоянного внимания к положению и судьбам крестьянства со стороны большинства участников кружков, Петрашевский, как уже говорилось, весьма положительно относился к купечеству, вообще — к городскому мещанству, к разночинцам, желая «разбавить» засилье дворянства как самого привилегированного класса. Зато к духовенству, как правило, отношение было отрицательное. Помимо уже приводившихся уничижительных реплик Петрашевского, Ястржембского можно еще добавить автобиографическое признание Баласогло: «С детских лет я получил непреодолимое отвращение к духовным лицам»[330]. А Баласогло отнюдь не был атеистом!
И уже формировалось представление о том, что социализм — это подлинно демократическая идеология, противостоящая другим идеологическим системам. Члены следственной комиссии, допрашивая петрашевцев, мешали в одну кучу разные системы, так как традиционный вопрос, который задавался каждому под-судимому, звучал так: «Объясните, с которых пор и по какому случаю проявилось в вас либеральное или социальное направление?». Точнее бы сказать: «либераллизм» или «социализм», но для вельможных следователей было все равно, что «социальный», что «социалистический», как равнозначны были и «либерализм» с «социализмом» — оба хуже, оба — против самодержавия. Но некоторые петрашевцы уже начинали противопоставлять социализм либерализму как идеологии антидемократической, выражающей интересы господствующих классов. Нечеткий мыслитель Баласогло сказал об этом несколько расплывчато: «… либералы, т. е. люди, для которых все равно, что бог, что сапог…Надо… бросить этих «порядочных людей» с их белыми перчатками…»[331]. Петрашевский же формулировал более системно. Либерализм в Западной Европе, с его точки зрения, это буржуазный и анархический принцип: «Борьба капиталов противу капиталов, так сказать, пожрание большими капиталами или капиталистами маленьких, принесение личности человека в жертву капиталу… Либералы и банкиры суть властители (феодалы) в настоящее время в З<ападной> Европе». Поэтому социализм «есть учение (начало), прямо противуположное либерализму»[332]. Эти суждения в зародышевой форме предвещают ту острую борьбу, которую поведут демократы-шестидесятники против русского либерализма.
Нужно, однако, учитывать, что для Петрашевского и для его соратников-фурьеристов либерализм представлялся как идеология корыстно-сословная, а социализм — надклассовая, всеобщая, объединяющая всех людей в один лагерь единомышленников.
Большинство петрашевцев было просветителями, верившими в торжество разума и справедливости на земле, в торжество истины и правды. Истина одна для всех, поэтому можно всех убедить в ней. Даже цензоров, считал Петрашевский, «можно пробудить от усыпления, представляя истину за истину, и что тогда не может быть, когда весь свет принимает 2 × 2=4, чтобы они одни говорили 5»[333]. При этом совершенно не принимается во внимание, что цензору, может быть, важнее истины его теплое местечко, и если начальство скажет, что дважды два — пять, то он будет неукоснительно проводить эту формулу в жизнь.
Конечно, просветительская вера в силу истины и убеждения часто приводила к легкомысленным планам и выводам. В споре на «пятнице» 1 апреля 1849 г. Головинский утверждал, что многие не понимают первостепенной необходимости судебных реформ из-за 1) личности (т. е. корыстного использования современного неправедного суда), 2) равнодушия, 3) невежества. Петрашевский же слишком просто отверг эти причины. Первая — «уничтожается сама уже по себе тем, что все сословия чувствуют необходимость перемены судопроизводства»; «Равнодушие уничтожается тем, когда на собраниях сословий будет внушаться мысль единства действия и показываться пути к достижению цели. Невежество уничтожается внушениями всем и каждому необходимости знания законов и толкованием им этих самых законов»[334].
Философские воззрения петрашевцев были выявлены недостаточно четко. Собственно философскими проблемами интересовались немногие: Петрашевский, Спешнев, Вал. Майков. Однако большинство участников кружков, подвергаясь влиянию общих идей эпохи, влиянию группы или более сведущих товарищей, дают нам возможность и отдельными прямыми высказываниями, и какими-то методологическими особенностями своих взглядов реконструировать их ведущие философские тенденции.
Проще всего определяется негативная часть. Подавляющее большинство петрашевцев выступало против мистики, почти всегда отождествляемой с религией. В подцензурной форме Петрашевский в «Карманном словаре иностранных слов…» так объяснял эту связь: «…мистицизмом называется целое учение, которого сущность заключается в убеждении в недостаточности обыкновенного пути познания (посредством анализа и синтеза) и в возможности другого, высшего познания, которое открывает нам мир тайны. Мистицизм в этом смысле есть величайшее заблуждение. Конечно, же, «высшее познание», «мир тайны» — это синонимы религиозного откровения. Отсюда вытекает подчеркнутый атеизм ведущих участников кружков: Петрашевского, Спешнева, Толля, Ястржембского, Момбелли. Как выразился в беседе с Антонелли Петрашевский: «Религии по собственному сознанию я не имею никакой»[335]. Атеистическая атмосфера кружка была настолько сильна, что она разрушала прежние воззрения весьма религиозных людей, например Тимковского: «Вера моя поколебалась, и вскоре я дошел до совершенного отрицания веры христианской, сомневался даже в существовании самого бога»[336]. При этом религия воспринималась как насильно навязываемая система, тем самым соотносящаяся с самодержавием (Ханыков говорил: «Религия, невежество. — спутники деспотизма»)[337].