Некоторые петрашевцы (Достоевский, Пальм, Ахшарумов), правда, оставались верующими, но не в официальную церковь, а в социалистическое христианство в духе идей французского аббата Ламенпе, Пьера Леру, Жорж Санд: Христос воспринимался как проповедник братства и равенства всех людей, противник властителей и богачей. А у атеистов и к Христу было отношение достаточно ироническое. В письме к Тимковскому от конца 1848 г. Петрашевский говорит о себе подобных: «… изгнали из себя старого человека, по словам известного демагога Христа, несколько неудачно кончившего свою карьеру»[338]. Непонятно: то ли автор просто шутит, то ли намекает на какие-то просчеты Христа в содержании или форме его пропагандистской деятельности. А Спешнев вполне серьезно истолковывал поведение Христа как коммунистическое (с подчеркиванием не раздачи своего, а забирания чужого имущества). В противовес служителям церкви, любившим противопоставить «хищному» коммунистическому принципу «твое — мое» христианский человеколюбивый «мое — твое», Спешнев утверждал следующее: «…сам учитель (Христос. — Б. Е.) и его ученики не владели имуществом и занимались собиранием… И когда они были голодны, они не стеснялись брать зерна на первом попавшемся поле… и если учителю требовался осел, чтобы ехать на нем, то он обычно велел брать для него первого, встретившегося на пути («каждому по его потребностям»; «потребность — вот подлинное право на потребление». См. Морелли, Кабе, Дезами и других коммунистов)»[339].
Толль считал религию безнравственной, так как она воспитывает не этическую самоответственпость человека, а страх перед наказанием. Петрашевский в «Карманном словаре иностранных слов…» трактовал термин «оптимизм» как синоним учения Лейбница о благости божией, изложенного в «Теодицее» (якобы все земное зло сознательно ниспослано людям богом для испытания их твердости): «Это учение в истории развития человечества имеет преимущественное значение как весьма неудачная попытка защиты деизма противу сокрушительных нападений атеизма практического…».
Петрашевцы пропагандировали учение Фейербаха о человеке как центре вселенной (антропотеизм). Петрашевский писал в «Карманном словаре иностранных слов…»: «Натурализм…, все религии, которые представляют нам историческое развитие человечества, считает только постепенным приготовлением человечества к антропотеизму или полному самосознанию и сознанию жизненных законов природы». А Спешнев, отдавая дань уважения Фейербаху и его антропотеизму с лозунгом «Человек человеку — бог», все же видит в его учении религиозный вариант и предполагает, что человечество не остановится на нем: «…антропотеизм — не конечный результат, а только переходное учение… он есть лишь путь, по которому Германия и наука придут к полному и безусловному отрицанию религии»[340].
Религии, мистике, косности, невежеству, слепой вере атеистически настроенные петрашевцы противопоставляли научные истины и логическое мышление. Они справедливо называли себя материалистами. Петрашевский, объясняя термин «материализм» в «Карманном словаре…», отмежевывается от «неразвитого и грубого» материализма (мы бы сказали — вульгарного), представители которого не подозревают, «что кроме явлений, познаваемых телесными чувствами, есть явления духовные, которые не занимают пространства, которых нельзя ни измерить, ни ощупать». И в то же время материя — первична, «в мире нет ничего, кроме материи». Духовные явления создаются с помощью чувств («Ничто не входит в разумение, не пройдя сперва чрез чувства»), знания и теория — с помощью опыта и практики («… практика является предшественницей теории и обобщительницей частных фактов и явлений»).
Благодаря знакомству с гегелевским методом, Петрашевский смог включить в свою философскую систему воззрений элементы диалектики. В «Карманном словаре…» он так трактует слово «Оппозиция»: «… обнаружение в мире нравственном общего закона противу-действия сил, под условием воздействия или взаимодействия которых совершается развитие всех форм бытия в природе». Характерно также утверждение всеобщей взаимосвязи: «Все в природе между собою находится в тесной связи и зависимости». Впрочем, в многообразной социально-политической и философской деятельности петрашевцы далеко не всегда практически применяли диалектику и многие «оппозиции» не разрешались у них гегелевской «триадой», т. е. снятием противоположности на более сложном витке развития (национальное и общечеловеческое, личное и общинное, случайное и закономерное и т. д.).
Особого внимания заслуживает воздействие позитивизма на философские взгляды петрашевцев. Основатель позитивизма Огюст Конт (1798–1857), математик и физик, в молодые годы (1818–1824) личный секретарь Сен-Симона, как философ стал особенно популярен в 40-х годах после выхода шеститомного «Курса позитивной философии» (1830–1842) и популярной книги «Дух позитивной философии» (1844). Сложные социально-политические изменения во Франции в начале XIX в., бурное развитие буржуазии и в то же время ее непрочное еще общественное положение способствовали созданию учений, в которых немалую роль играли различные компромиссы. В эти годы возникает эклектическая философия В. Кузена; не обошелся без идеологических компромиссов и Фурье.
Очень много «промежуточного» и в построениях Копта. Он решил стать в своей системе «над схваткой», над борьбой материализма и идеализма, отвергнув как «ненаучный» вопрос о первичности духа или материи, фактически сняв и проблемы причинности и сущности явлений. Изучение причинности, считал он, совершается на самой примитивной стадии развития человечества — теологической. На второй стадии метафизической занимаются абстрактными сущностями. И лишь на третьей — позитивной (т. е. положительной) — происходит на основе опыта научное изучение фактов и выведение соответствующих законов.
Интенсивное развитие точных, естественных наук в начале XIX в. дало опору Конту: он стремился основать позитивизм на методах точных наук, всячески возвышая математику и количественные методы, предполагая и социологию сделать точной наукой. Одновременно Конт ратовал за изучение истории науки, включал в метод познания процессуальность и историзм. Подобный эклектизм приводил к методологической многоаспектности: в позитивизме содержались черты самых различных философских методов — от субъективного идеализма до стихийного материализма.
Сложность и запутанная эклектичность этой системы явились причиной очень слабой разработанности темы «Позитивизм в России». Правда, в последние годы появились соответствующие исследования, в том числе и специальная книга П. С. Шкуринова. Но и здесь содержание раздела о петрашевцах свидетельствует, что автор не занимался разработкой этого частного вопроса. Он пишет: «Характерным для петрашевцев было критическое отношение к контизму. Одни из них пропагандировали положения позитивизма, другие подвергали учение Конта критическому анализу, оставаясь по отношению к нему в целом нейтральными или не признавая его заслуживающим сколько-нибудь серьезного внимания. Вероятно, среди петрашевцев были и противники контизма. Ввиду неисследованности проблемы сколько-нибудь категорические суждения невозможны»[341].
339
Философские и социально-политические произведения петрашевцев. С. 490. — Большинство высказываний Спешнева, цитируемых в этой главе, мы заимствуем из черновиков его писем, впервые опубликованных М. Я. Поляковым в сборнике произведений петрашевцев (1953). Публикатор назвал их условно: «Письма к К. Э. Хоецкому». В. Р. Лейкина-Свирская в статье «Петрашевец Н. А. Спешнев в свете новых материалов» оспаривает имя адресата и предлагает свое — лицейского товарища Спешнева В. А. Энгельсона (История СССР. 1978. № 4. С. 136). Па наш взгляд, сомнительны оба имени: так как в одном из писем упоминается книга Прудона «Философия нищеты…», вышедшая в конце 1846 г., а Спешнев вернулся в Россию в июле 1846 г., маловероятно, чтобы он решился посылать за границу Хоецкому абсолютно бесцензурные письма и получать аналогичные от адресата; а Энгельсов в 1846–1848 гг. был петербургским чиновником. Нужна ли была опасная переписка? Разве что друзья фиксировали идеологические споры на бумаге или же обменивались письмами с помощью посыльных — в этом смысле, конечно, имя Энгельсона как адресата более вероятно. В чем абсолютно права В. Р. Лейкина-Свирская — это в том, что второе письмо Спешнева фактически состоит из двух совершенно отдельных писем.
341