О многих кружках мы почти ничего не знаем. Когда петрашевцы были в 1849 г. арестованы, следственная комиссия допытывалась у П. Н. Филиппова, на основании его дневниковых записей, о существовании студенческого общества в Петербургском университете. Филиппов подтвердил истинность года (1844) и фамилии (Фонвизин, Соколов, Залебедский, Колошин), но уклончиво заявил, что он «только предполагал общество между означенными лицами», но «подозрения» его «не оправдались»[65]. Среди названных имен обращают на себя внимание Залебедский (это товарищ петрашевца Ханыкова) и Фонвизин (агент полиции Н. Ф. Наумов доносил 31 марта 1849 г., что связанный с петрашевцами студент А. Д. Толстов указал на дом Пеля «на углу Моховой»: «…тут живет наш Фонвизин»[66]) — следовательно, это периферия кружка Петрашевского!
Таким образом, историю кружков петрашевцев следует поставить в весьма широкий контекст подобных молодежных организаций по всей России. Петрашевцы лишь явились самой долговечной и самой массовой группой.
Необходимо учитывать и индивидуальные, внекружковые увлечения социалистической литературой. По сведениям полиции, петербургские книготорговцы нелегально, из-под полы продавали сотни томов запрещенных изданий, а из них подавляющее большинство составляли труды социалистов и коммунистов. Успех идей утопического социализма в России 40-х годов был настолько велик, что они притягивали к себе людей, как будто бы совершенно не склонных по своему характеру и психологическому облику к увлечениям. Например, юный «денди», 21 года, эпикуреец, скептик А. В. Дружинин, в будущем глашатай английских аристократических форм жизни и теории «чистого искусства», был тогда искренне захвачен новыми идеями. В дневнике от 6 октября 1845 г. Дружинин отмечает: «Исследовать попытки социальных реформ последнего времени — вот моя цель»; он с нетерпением ожидает издания социалистической газеты «Revue Independante», штудирует сочинения Бюрэ о нищете низших классов, читает романы Жорж Санд[67].
В середине 40-х годов вся интеллектуальная атмосфера России (и в первую очередь Петербурга) была пропитана социалистическими идеалами, и даже решительные их противники типа славянофилов или Гоголя вынуждены были постоянно учитывать их успех.
А французская революция 1848 г. еще более интенсифицировала радикальную мысль в России. Ф. Н. Львов и М. В. Петрашевский писали в своей мемуарной записке, посланной Герцену (1860): «Новые стремления в Европе, выразившиеся революцией) 1848 года, имели сильное влияние на образованную молодежь в России, и преимущественно в Петербурге. Надобно было видеть, с какою жадностью читались газеты того времени и какое сочувствие возбуждали первые успехи социализма. Апатическая дотоле молодежь встрепенулась, ожила. Несмотря на все затруднения, сочинения Прудона, Луи Блана, фурьеристов, сенсимонистов переходили из рук в руки».[68] Далее в записке говорится, что именно в этих условиях кружок Петрашевского стал центром социалистических исканий русской молодежи.
Глава 2
СТАНОВЛЕНИЕ ВЗГЛЯДОВ ПЕТРАШЕВСКОГО
Во главе радикального молодежного движения 40-х годов под знаменем утопического социализма стал Михаил Васильевич Буташевич-Петрашевский, сын видного петербургского врача В. М. Петрашевского (1787–1845), лечившего царских сановников (именно он вынимал у умирающего гр. М. А. Милорадовича пулю от выстрела декабриста П. Г. Каховского). Михаил Васильевич родился 1 ноября 1821 г. По иронии судьбы и истории он «считался крестником императора Александра I, заместителем которого на крестинах был гр. Милорадович».[69] Изумительная коллизия возникнет поэтому в 1849 г.: военно-полевой суд приговорит к расстрелу крестника старшего брата Николая I! Но подобные парадоксы встречались в царской России: когда у другого видного врача, Г. Н. Белинского (по судьбе схожего с В. М. Петрашевским: из провинциальных семинаристов — в студенты Медико-хирургической академии) родился сын Виссарион, то будущего революционного демократа согласился крестить начальник отца — великий князь Константин Павлович, еще один брат из царской фамилии, несостоявшийся император.
Отец Петрашевского был, видимо, очень тяжелым и нелюдимым по характеру человеком, мать также по своему складу и уровню вряд ли могла быть духовным воспитателем сына. В. И. Семевский, в юные годы бывавший в доме матери Петрашевского Федоры Дмитриевны (урожд. Фалеевой, 1802–1867), называет ее «антипатичной старушкой»: «…она была крайне скупа и так дурно кормила свою младшую дочь, что совершенно расстроила ее здоровье… она по смерти мужа, давая сыну деньги взаймы, брала с него векселя»[70]. А сама дочь, сестра Петрашевского, писала позднее (1901 г.): «Все зависело от нашей матушки, особы крутого характера, и находилось в ее руках… Хорошо помню ежедневные семейные сцены из-за получения от матушки 3—4-х рублей, на которые ею постоянно требовались расписки, чтобы представить их при предполагаемом разделе имущества… Мать часто и резко упрекала Михаила Васильевича за то, что он тратит деньги на выписку и покупку никому не нужных книг. Вероятно, все получаемое он издерживал на книги, вследствие чего в остальных тратах он должен был быть крайне экономным»[71].
Александровский лицей (ныне Кировский пp., 11). Акварель 1840-х гг.
В 1832 г. Петрашевский был принят в Царскосельский лицей своекоштным воспитанником. Директором лицея в это время был генерал-лейтенант Ф. Г. Голмгоер, сменивший Е. А. Энгельгардта. Он установил в лицее казарменные порядки, ввел телесные наказания вопреки положению о лицее 1811 г. Чтение посторонних книг в младших классах было запрещено, а в старших сильно затруднено из-за нежелания инспектора Оболенского выдавать их из лицейской библиотеки.
Пушкинское поколение лицеистов, воспитанное в гуманитарной атмосфере 10-х годов, выдвинуло в качестве своих духовных вождей поэтов. Два десятилетия спустя, в условиях николаевского царствования, лицей создавал казенных чиновников, а все, кто имел человеческую душу, мог лишь отталкиваться от такой обстановки, ненавидеть ее. Тоже парадокс истории: казенно-казарменное воспитание порождало протестантов и революционеров).
В лицее Петрашевский был одиноким в кругу юных чиновников, с товарищами не сближался. По словам лицеиста А. Н. Яхонтова, Петрашевский «выкидывал иногда неожиданные эксцентрические штуки… часто поражал меня непоследовательностью, нелогичностью своих слов и поступков… ни с кем не дружился»[72].
Последнее указание Яхонтова («не дружился») нуждается в серьезных коррективах: Петрашевский не сближался с юными чиновниками-карьеристами, это правда, но он настойчиво стремился найти близких себе по духу товарищей — и с какой радостью он обнаружил в младшем классе[73] М. Е. Салтыкова.
Что касается эксцентрических и «нелогичных» поступков, то они действительно были очень характерны для Петрашевского. Наряду с бесспорными природными качествами лидера, вождя (а может быть, и благодаря им), Петрашевский отличался тонкой, ранимой душой, не выносил административного или морального давления, любого проявления деспотизма и в чужом, холодном окружении нарочито вел себя дерзко, вызывающе, в молодые годы это часто выливалось в озорство и ухарство.
По воспоминаниям его лицейского товарища В. А. Энгельсова, Петрашевский, никогда не пивший и не куривший, нарочно курил в лицее, так как это было запрещено. Когда устраивался какой-либо заговор против грубого надзирателя, Петрашевский всегда предлагал свои услуги исполнителя «мести» и часто «переходил границы» допустимого.
71
Петрашевцы в воспоминаниях современников: Сб. материалов. М.;Л., 1926. Т. 1. С. 108–109. — В. И. Сомевский считал, что «несимпатичный» облик матери вообще повлиял на своеобразное «женоненавистничество» Петрашевского
73
С 1835 г. вместо прежних двух 3-летних классов (старший и младший) в лицее было введено четыре полуторагодичных класса. Петрашевский оставался в одном на таких классов на повторный срок, поэтому всего он в лицее обучался не шесть, а семь с половиной лет и смог застать там Салтыкова, поступившего в 1838 г.