— Что вы, господин полковник, имеете в виду под округой? И что вы имеете в виду под властью?
— На губернию… Минскую или Виленскую я не претендую. С меня хватит одного-двух уездов… Знаю, что за время войны немецкое командование накопило немалый опыт организации власти на оккупированных землях. Высшая гражданская должность меня вполне удовлетворит. С моими собственными вооруженными силами. Я очищу вам округу от большевиков.
Зейфелю захотелось пожать непрошеному гостю руку. Все логично: эсеры и большевики враги. Бульба если и не брат, то, известно было всем, знакомый Керенского. Хотя, пожалуй, движут им не политические цели, а стремление набить себе карманы. А кто не хочет их набить? Один мужик Калачик как был в лаптях, так и остался, хотя три месяца был у власти.
Конечно, определенный риск есть. Но в данной ситуации лучше иметь этого человека союзником, чем врагом. Правда, простит ли ему командование рейды в тылы немецкой армии? Пруссак Гофман упрям и мстителен. Но можно убедить некоторых политиков. Бульба — авторитет среди русского фронтового офицерства, и за выступление против большевиков ему можно многое простить.
Однако высокие соображения промелькнули так, между прочим. Более заинтересованно Зейфель думал о том, как выйти живым-здоровым из очень неопределенной ситуации. За собственную жизнь можно продать душу черту, дать любое обещание, любую клятву.
— Господин полковник, честность за честность. Я не высокий военный начальник. Но я могу твердо обещать убедить свое командование дать вам такую власть. Надеюсь, мы станем друзьями.
— Благодарю, господин майор. Но часть долга… отдайте. Мне нужно кормить людей.
Зейфель всегда расставался с деньгами, пожалуй, так же тяжело, как расстаются с жизнью, поэтому он не выдержал:
— Вы разгромили два обоза…
— Не мы, — спокойно ответил Бульба. — Это мужицкий партизанский отряд. У них двести штыков или топоров… Вы хотите, чтобы я обратился за хлебом к ним? Но тогда я вынужден буду помогать им. Я — человек слова.
— Мужицкий?.. Партизанский? — побледнел Зейфель.
Очень внимательно следил Бульба за каждым движением, за каждым жестом барона. Увидел, что «сто сабель» сбили с барона воинственность, обезоружили и заставили поверить в искренность его предложения. Мужицкий отряд совсем ошеломил — майор сразу подумал о Рудковском.
Давняя террористическая тактика не подвела: враг деморализован, кроме того, он, Бульба, повеселил себя отличным спектаклем. Теперь наступило время действовать!
На протяжении всего диалога он незаметно приближался к столу. Зейфель все больше терял бдительность. Назар с почти презрительной небрежностью обошел хозяина и, подняв газету, взял со стола маузер.
— О, какая вещь! Именной? Жаль. А я хотел предложить вам за него часть долга.
Зейфель был настолько заворожен игрой талантливого артиста, что даже не очень испугался; он сейчас больше думал об отрядах да сумме, какой можно откупиться от нахального гостя. Его страшило, что запрошено будет немало.
А Бульбе все еще хотелось немного поиграть.
— Если у вас тяжело с деньгами, господин майор, я могу взять хлеб, скот, мед…
— Господин полковник! Все съели большевики. Бульба-Любецкий игриво подбросил маузер, ловко поймал его и решил про себя, что пора ставить точку. Нельзя так долго испытывать судьбу. Там, внизу, могут поднять тревогу. Правда, он не очень-то боялся, «имея сотню сабель»; наоборот, ему хотелось, чтобы собралась охрана, прислуга, пусть насладятся позором «рыцаря двух разведок».
Но тут распахнулись двери. Первый заглянул в комнату Мустафа. Но только он успел выкрикнуть: «Ваше бродь!» — как, отпихнув его, в кабинет ввалился старый барон в заснеженном полушубке.
— Что случилось, Арт? Что это за люди? Фридрих испугал меня.
Барон спросил по-русски. Сын ответил по-немецки:
— Не волнуйся, папа. Полковник Бульба-Любецкий мой давний знакомый.
— Бульба? Тот, что вырезал немецкие батареи? — высказал свое удивление по-немецки старый барон.
— Тот, тот, — ответил по-русски Назар. — Что поделаешь, барон. Война есть война. Каждый зарабатывает награды как умеет. Я — ночными вылазками. Ваш сын — разведкой в Ставке… Устроился он куда более ловко…
— Господин полковник, — сморщился молодой Зейфель.
С Бульбой нередко так бывало: он паясничал словно бы вполне добродушно, играл со своей жертвой, как кот с мышью, пока вдруг не наступал момент, когда его внезапно охватывал гнев, доходящий до бешенства. Тогда исчезал юмор, и взрывалась, как бомба, ненависть. Так случилось и теперь. Возможно, причиной взрыва явились слова старого барона, будто он, Бульба, вырезал немецкие батареи. Это было неправдой: его разведчики только однажды изрубили офицеров штаба германской дивизии. Немцы же сообщили, что вырезана прислуга батареи, полгода расписывали зверства «русских вандалов».
Бульба выхватил свой револьвер — вдруг маузер не заряжен? — нацелил оба пистолета на Артура Зейфеля, гневно засипел:
— Руки, сволочь! И ты, старый мешок! Руки! Хэндэ хох!
Майор попытался выхватить припрятанный дамский пистолет, но бдительный Мустафа моментально очутился возле молодого Зейфеля и вывернул ему руку так, что немец застонал от боли. Обезоружив его, Мустафа тут же, в одну минуту, обыскал старого барона.
«Рыцаря двух разведок» начала трясти нервная лихорадка.
— Вот так, ваши светлости, душители народа! Барон, не лязгай зубами, как голодный волк. Мустафа! Старому барону связать руки, заткнуть пасть.
Мустафа сделал это с необычайной быстротой: вытянул из кармана кушак, связал немцу руки, заткнул рот тряпкой.
Сын попытался возмутиться:
— Что вы делаете со старым человеком?
— Без истерики, барон. Мустафа! Сейчас мы с бароном, как хорошие друзья, спустимся вниз. Если у барона не хватит ума и там, внизу, начнется шум, проткнешь старый мешок кинжалом. Раз-три, два-три… Десять раз по три!
— Слушаюсь, ваше бродь!
— Вот так, господин майор! Сейчас мы с тобой спустимся вниз… Бодрые, весело беседуя… Мустафа! Воды молодому барону! Перестань трястись! Постыдись солдата и отца. Потомок рыцарского рода! Мы спустимся в погреб и выведем оттуда арестованных… Богуновича, Калачика… Кто там еще? Думаю, тебе не нужно говорить, что никому еще… ни царским жандармам, ни вашей контрразведке… не удалось перехитрить Бульбу-Любецкого. Одно подозрительное движение, и я сделаю из тебя решето. Ну! Радость на лице! Только так!
Молодой Зейфель выпил воды. Наконец овладел собой. Глаза его блеснули решительностью:
— Так я не согласен.
— А как ты согласен?
— Дайте слово офицера, что после освобождения пленных жизни моей и отца ничего не будет угрожать.
Бульба, закусив ус, на миг задумался: не нарушал он никогда своего слова. Злобно дунул вбок, выплюнул ус.
— Просишь много, но я готов дать слово, что сегодня не трону вас. Не буду пачкать руки…
Мустафа брезгливо скривился.
— Видишь, как морщится солдат? Мустафа! Открой форточку. Увидишь нас в парке — догоняй. Лошадей оставляю тебе. Пошли, барон.
Они спускались вниз по лестнице действительно как друзья, только Бульба на ступеньку отставал, хотя по этикету хозяин должен пропускать вперед гостя. Между прочим, на это сразу обратил внимание старый камердинер. Но молодой барон улыбался; старые глаза Фридриха не заметили, насколько деланной была эта улыбка. Гость весело балагурил, но вдруг сказал барону:
— Возьмем солдата. Не самим же нам…
Фридрих содрогнулся. Они хотят застрелить этих несчастных — контуженого офицера и старого Калачика? С крестьянским бунтарем хитрый и по-своему демократичный лакей с молодых лет поддерживал своеобразные отношения; нередко встречались, ходили вместе на вечерки, на ярмарки в местечко, но при каждой встрече ругались из-за господ: один служил им с немецкой преданностью, другой поносил их самыми страшными словами, призывал отобрать землю, добро и все поделить между людьми, а в пятом году сжег баронский амбар, попал в тюрьму.