— Где ваш штаб?
— Оперативная группа переехала из Могилева в Смоленск. Службы тыла оттягиваем глубже — в Москву.
— Ставка должна быть в Петрограде! Так понимайте ваш вызов сюда!
— Слушаюсь, товарищ Ленин!
Владимир Ильич прошел к окну, минуту постоял там, всматриваясь в серую мглу, висевшую над столицей; февральский день был с оттепелью, туманный, мрачный. Не отрываясь от окна, Ленин вдруг спросил;
— Николай Васильевич… вы военный человек. Скажите: могут немцы взять Петроград?
Крыленко не ожидал такого жесткого вопроса и на секунду растерялся.
Ленин быстро повернулся, без привычного прищура всмотрелся в молодого главнокомандующего. Тот понял, что перед Лениным нельзя маневрировать, и ответил с той же жесткой откровенностью:
— Могут. Но этого нельзя допустить.
Ленин отозвался не сразу, немного подумал. Сказал ровным голосом, но с той силой уверенности, которая зажигала и вдохновляла людей:
— Да, Петроград нельзя сдать! Падение Петрограда… нет, не поставит нас на колени… но поднимет русскую контрреволюцию. Теперь уже нет сомнения, что цель кайзеровского правительства — уничтожить Советскую власть в России, на Украине…
Ленин быстро вернулся к карте и, стоя в двух шагах от Крыленко, сказал:
— Однако одних наших с вами пожеланий мало. Нужно действовать не теряя ни минуты. Нельзя заниматься фразерством, как Бухарин. Три месяца кричит про революционную войну и не пошевелил пальцем для создания новой армии. Левые фразеры, если их не остановить, приведут нас к катастрофе. Что делается для обороны Петрограда?
Крыленко начал докладывать. Ленин остановил его:
— Простите, Николай Васильевич. Карта Петроградского района на столе. Прошу вас.
Они стояли у стола плечом к плечу.
Главнокомандующий докладывал, что сделано уже, и что предполагается сделать.
Ленин слушал внимательно, молча, но недовольно хмурился.
Докладчик в какой-то момент уловил это и замолчал на полуслове.
— Мало. Очень мало мы делаем. Петроград с юга нужно прикрыть двумя, а то и тремя линиями обороны.
— У нас не хватает сил, Владимир Ильич.
— Сил? Организуем десятки тысяч рабочих… Бросим на окопы поголовно всю буржуазию, до одного. Сегодня же определите линии обороны. Направьте лучших специалистов по фортификации, они должны руководить всеми работами. Подготовьте приказ о создании Чрезвычайного штаба Петроградского военного округа. Штаб должен объявить город на осадном положении и безжалостно подавлять любую попытку контрреволюционного выступления. Завтра на заседании Совнаркома мы примем постановление по обороне Петрограда. Заслушаем ваш и Альтфатера доклады. Подготовьте самые свежие данные. — Ленин отошел от стола к карте района боевых действий. — Наша оборона должна быть активной. Срочно бросить на фронт боеспособные части. Если нет сил остановить немецкое наступление, то нужно хотя бы задержать их продвижение, ослабить натиск. Взрывайте мосты, разбирайте пути. Дайте понять, что у нас хватает сил для сопротивления, что наши силы будут расти. Только это может принудить Гофмана подписать мир. Германия не пойдет на продолжительную войну с нами. Они хотят растоптать нас коротким ударом.
— Рабочие полки рвутся на фронт. Но они слабо обучены.
— М-да, вот они, итоги фразерства «левых». Слишком все верили в революцию в Германии. Военные товарищи тоже. Военным это особенно непростительно.
Крыленко покраснел.
— Десять корпусов Красной Армии, о которых я говорил еще в январе… как бы они пригодились теперь! — Ленин помолчал, утомленно вернулся к рабочему креслу. Сказал с болью: — Да, армии у нас нет. Военные протрезвели от революционных фраз?
— Протрезвели, Владимир Ильич.
— Николай Васильевич, вы уверены, что наша радиограмма дошла до правительства Германии?
— Радисты немецкой станции в Брест-Литовске ответили, что текст ими принят.
— День на исходе, а мы не имеем ответа. Немцы явно стремятся углубиться настолько, чтобы продиктовать нам более тяжелые условия. Я прошу вас очень срочно найти надежного большевика-офицера, владеющего немецким языком. Дайте ему охрану — двух-трех матросов или солдат. Мы сегодня же пошлем парламентеров на линию фронта с текстом письма Совнаркома о нашем согласии подписать мир на брестских условиях. И на худших. Потому что нет сомнения — Кюльман продиктует их нам.
Николай Петрович Горбунов, другие секретари за день почувствовали, как нетерпеливо Владимир Ильич ожидает радиограммы. Он не выказывал этого открыто, но интересовался, как организована работа радиостанции, надежные ли там большевики, посоветовавшись с Бонч-Бруевичем, послал на станцию одного из комиссаров 75-й комнаты, несколько раз спрашивал, как идет оборудование станции в Смольном.
Поэтому Горбунов не вошел — вбежал в кабинет, взволнованный.
— Радио, Владимир Ильич!
Увидел, как на мгновение рука Ленина застыла над телефонной трубкой, понял, что Владимир Ильич взволнован не меньше. Но ничем не выдал своего волнения, Нет, пожалуй, выдал тем, что не сказал: «Я слушаю», а произнес, как при телеграфных переговорах:
— У аппарата Ленин. Я готов записывать.
Горбунов внимательно следил, как Владимир Ильич записывает, не переспрашивая, очень сосредоточенно, непривычно медленно. На лице его не отражалось ни возмущения, ни тревоги. Спокойствие Ленина передалось секретарю: значит, есть согласие на подписание мира.
Нет, согласия не было. Ленин спокойно принял радиограмму потому, что она подтвердила его догадку о возможном отказе, еще днем он предвидел именно такой ответ.
Гофман подтверждал получение радиограммы Советского правительства. Но сообщал, что «правительство его величества императора Вильгельма» не может считать радиограмму официальным документом. Такой документ должен быть подписан премьером, скреплен правительственной печатью, и его надлежит вручить немецкому коменданту Двинска.
Ленин поблагодарил начальника радиостанции и попросил его быть готовым сейчас же принять ответную радиограмму — для передачи немцам.
Владимир Ильич посмотрел на Горбунова и отметил его внезапную бледность. Подумал, как много людей вот так же волнуются, ожидая ответа от немцев; нашу радиограмму они прочитали в вечерних газетах. Подумал и о тех, кто порадовался бы молчанию или категорическому отказу немецких милитаристов подписать мир. Грустно вздохнул от мысли, что вместе с русской буржуазией, с контрреволюционерами радовались бы и люди, занимающие высокие советские посты. Горбунов еще больше побледнел, услышав вздох Ильича.
— Плохо, Владимир Ильич?
Ленин ответил неожиданно бодро:
— Гофман хочет переиграть нас. Мы его не переиграем. Поздно. Но нужно сделать одно — выбить его козыри.
Прочитал Горбунову радиограмму и тут же сказал:
— Николай Петрович, сейчас же радируйте ответ. Специальный курьер с таким документом выехал. Обеспечьте ему безопасность на линии фронта. Подпись Главковерха. Найдите Крыленко. Передайте ему: я возмущен. Прошло столько времени, а он не приводит человека, которому мы поручим столь ответственную миссию. Скажите командующему: через полчаса парламентер должен быть в Совнаркоме!
Повестка вечернего заседания Совнаркома, как никогда раньше, была короткой, — по существу, всего два вопроса. Но какие! О внешней политике в связи с немецким наступлением. Об организации обороны Советской Республики. Стоял еще вопрос о грузах в Архангельском порту. Но если раньше вопрос этот рассматривали отдельно, то теперь меры по охране и вывозу военных материалов, которые поставили бывшие союзники России, продуктов, других ценностей органично сливались с мерами по обороне.
Сократив ранее подготовленную повестку дня, Ленин лично дополнил ее «архангельским вопросом», имея в виду, что теперь разговор должен идти не только о спасении грузов от весеннего половодья на Северной Двине, но и от возможного захвата их контрреволюционерами или даже теми же англичанами, корабли которых «охраняют» Мурманск и Архангельск будто бы от немецких подводных лодок. У Ленина давно уже не было никаких иллюзий насчет действительных намерений господина Ллойд Джорджа. Однако в связи с немецким наступлением отношения Советского правительства с бывшими союзниками должны быть более гибкими, дипломатичными — в разумном смысле этого слова. А между тем как раз на этом и столкнулись разные мнения: марксистское, реалистичное, и левацкое, авантюристичное.