— Так точно! — сказал мичман и, обращаясь к Дусе, спросил: — Вы обмундирование получили?
— Нет, — сказал Дуся, — я только явился.
— Тогда идёмте со мной! — приказал мичман.
По длинному коридору они прошли в душевую.
Дуся вымылся и взамен снятой одежды получил форменную. Но только не совсем такую, как он видел на снимках и на других, настоящих нахимовцах. (Дуся всё ещё не решался считать себя настоящим.)
— Это рабочая одежда, — сказал мичман, — а форма номер три будет выдана особо.
Синие полотняные брюки показались Дусе не очень морскими, но всё-таки это были уже настоящие брюки — не то что его штаны с манжетами и пуговицами у колен. Рубашка-фланелевка с откидным матросским воротником очень напоминала те, что он носил и прежде, но она тоже была настоящая. Ботинки оказались совсем новыми — они приятно поскрипывали и ничуть не жали.
— А это надо сложить поаккуратнее, — сказал мичман, показывая на снятую Дусей одежду, и куда-то исчез.
Но едва Дуся уложил в одну грудку свои лёгонькие штаны и курточку, перешитую для него из бабушкиного жакета, и потёртые на коленях длинные в резинку чулки, как мичман вновь появился. В одной руке он держал на весу безукоризненно чёрный, с якорями на пуговицах, настоящий морской бушлат, в другой — бескозырку, хоть и без ленточки, но тоже, несомненно, настоящую.
— Это всё мне? — не смея поверить, спросил Дуся.
— А то кому же ещё? — улыбнулся мичман. — Примерь-ка, этот тебе должен быть впору, — добавил он, протягивая Дусе бушлат.
И как он только угадал! Бушлат пришёлся Дусе как раз впору, будто его шили специально для него. Дуся одну за другой застегнул все пуговицы; глубоко вздохнув, расправил грудь и стал примерять бескозырку. Он подумал, что если бы теперь тётя Лиза и бабушка увидели его, то, наверное, не узнали бы.
— Готовы? — услышал он голос мичмана. — Теперь пойдёмте на камбуз.
Они опять прошли по коридору и потом, миновав столовую, где производился ремонт и весь пол был закапан меловой краской, а столы сдвинуты в одну сторону, очутились прямо на кухне.
Здесь, у большой плиты, заставленной медными кастрюлями, на специальной лесенке стоял кок в белом халате и поварёшкой, похожей на весло, помешивал в кастрюле величиной с бочку. У окна сидел за столом мальчик в таком же, как у Дуси, бушлате и в синих полотняных штанах. Он, видимо, уже поел и вытирал губы рукой. Не больше Дуси ростом, но коренастый и широколобый, он казался очень важным.
Кок поставил перед Дусей миску, над которой поднимался аппетитный дымок:
— Ну-ка, моряк, отведай нашего флотского.
Когда Дуся съел весь борщ, показавшийся очень вкусным, сосед заглянул к нему в миску и сказал:
— И мне такого же давали — с мясом!
Дуся только посмотрел на него, но промолчал.
В это время мичман Гаврюшин, взяв с подоконника бескозырки мальчиков, повертел их в руках, заглянул внутрь и, положив обратно, спросил:
— Кто из вас Тропиночкин В. П.?
Дусин сосед быстро поднялся и, краснея, проговорил:
— Тропиночкин Валентин Павлович — это я.
— Очень хорошо, — одобрительно заметил мичман, — но писать об этом на бескозырке да ещё чернильным карандашом не положено. Садитесь. Ни фамилии, ни инициалы писать прямо на одежде не надо, — наставительно, но не сердито добавил мичман и почему-то посмотрел на Дусю. — Понятно?
— Понятно, — проговорил Дуся, хотя он и не знал, что такое «инициалы».
— А у меня голова большая, — вздохнув объяснил Тропиночкин. — Если спутает кто-нибудь, мне чужая фуражка нипочём не влезет.
— Путать не надо, — заметил мичман, — это у нас не положено.
Когда они все трое вышли во двор, там уже стоял грузовик с брезентовым тентом над кузовом.
Шофёр в матросской форме, высунувшись из кабины и в то же время всё-таки ворочая руль, заставлял грузовик пятиться всё дальше в угол двора. Мотор отфыркивался и рычал, как бы выражая недовольство. Но шофёр придвинул кузов машины к самому крыльцу и, выключив мотор, вылез наружу. Он оказался таким большим, что Дуся невольно удивился, как этот человек умещается в кабине.
Двое матросов в белых колпаках начали складывать в кузов душистые тёплые караваи хлеба. Затем они втащили туда мешков шесть с какой-то крупой и покрыли всё это брезентом.
Шофёр обошёл вокруг грузовика, сильно пнул сапогом сначала одно колесо, потом по очереди все остальные, заглянул в кузов, откинул брезент и спросил, обращаясь к Дусе и Тропиночкину: