— Он проехал по моим гвоздям. Я их бросил, — похвастал Сотирис.
— Сбегай проверь, — осадил его Яннис.
Неподалеку на шоссе показался кузов другого грузовика. Но, схватив мальчиков за руки, Яннис пустился бежать. Когда они свернули в переулок, последовал новый взрыв.
— Теперь это мои гвозди, — засмеялся Яннис.
С тех пор Петрос и Сотирис часто ходили на насыпь и оттуда наблюдали за шоссе, прячась в разных местах, чтобы их не обнаружили немцы. Яннис научил своих юных друзей метко бросать гвозди и сам больше не сопровождал их. В последний раз мальчики привели туда всю свою футбольную команду, и ребята единогласно решили, что это очень интересная игра. Ведь футбол, в который они играли каждый день, успел им надоесть. Но лопнула лишь одна шина, и они чуть не передрались, потому что каждый из них утверждал, что именно его гвоздь проткнул ее. Потом они перестали ходить к шоссе, так как с утра до вечера дул сильный ветер, относивший гвозди в сторону. К тому же у Янниса кончились «боеприпасы».
— Чтобы взорвать немецкий поезд, гвозди не нужны, — заявил Сотирис.
Яннис принял его слова всерьез.
— На такую операцию я возьму с собой только Петроса, — сказал он без тени шутки. — Ты, жулик, утверждал бы, что все составы взорвал ты один.
Сгорая от нетерпения, Петрос каждый день ходил встречать Янниса, но тот, потрепав его по волосам, говорил:
— Завтра.
Тогда Петрос присоединялся к Сотирису и другим ребятам, которые носились перед зданием своей бывшей школы и кричали, словно дразня друг друга:
— Кэ бэлло задница! Кэ бэлло задница!
Карабинер, стоявший у двери, думал, что они играют в какую-то игру, и только когда они подбегали совсем близко и слишком громко орали, он топал начищенными стоптанными ботинками и устало покрикивал:
— Avanti… avanti[20], я тебя!..
— Тебя, меня и его! — вопили тогда хором ребята и скрывались за углом.
Вскоре наступили такие холода, что они не могли уже бегать по улицам.
Петрос никогда не видел снега. Перелистывая однажды большую греческую энциклопедию, он обнаружил фотографию: Афины, запорошенные снегом, и внизу подпись: «Редкая фотография Афин». В этом году, как только наступил ноябрь, выпал снег. В доме было страшно холодно, а о том, чтобы топить печку, и думать не приходилось. Только в кухне мама разжигала огонь, чтобы сварить обед. Насыпав в круглый бидон опилок, она утрамбовывала их деревянной каталкой, которой до войны раскатывала листы теста для пирога с сыром, потом засовывала в горлышко бидона куски смятой газеты и зажигала их. Мама дула, махала картонкой, пока огонь не разгорался как следует. Поэтому от нее всегда пахло дымом и опилками. А Петрос помнил, как он любил прежде обнимать перед сном маму, распространявшую вокруг аромат роз.
«Я пришлю вам с Петросом рецепт. Этот лосьон я приготовляю сама», — говорила она знакомым дамам, которые приходили на праздник к ним в гости и восхищались ее духами.
И если Петросу хотелось теперь иногда прижаться к маме, чтобы согреться, то, вспомнив о запахе дыма и опилок, он предпочитал мерзнуть.
Дедушка ходил по дому — в редких случаях, когда не лежал, — завернувшись в вишневый плед, подпоясанный веревкой. Больше всего у Петроса зябли руки, потемневшие и распухшие. Мама связала из обрывков разноцветной шерсти пару перчаток для Антигоны и часто спрашивала ее с тревогой:
«Руки ты не обморозила?»
Можно было подумать, что придет конец света, если Антигона обморозит руки. У мамы пальцы распухли и стали толстые, как сосиски. Когда она стирала или мыла посуду, то не разрешала Антигоне помогать ей.
«Девочке надо беречь свои руки», — говорила мама с решительным видом; а уж если она забрала что-нибудь себе в голову, то переубедить ее было невозможно.
Так, несмотря на возражения окружающих, она наливала себе суп в мелкую тарелку. На ужин она варила обычно невкусный густой суп, который лишь слегка утолял голод. Все ели его без хлеба, только дедушка оставлял себе корочку от обеда. По карточкам выдавали на одного человека в день сто тридцать граммов хлеба, вязкого, желтого, как яичный желток. Его выпекали на листах бумаги, смазанной оливковым маслом, и если пытались ее отлепить, то крошилась корка, и поэтому приходилось есть хлеб вместе с бумагой.
«Если вы выбрасываете бумагу, — сказал Петросу Сотирис, — притаскивай ее мне».
Петрос стыдился признаться, что они не делают этого, и каждый день отдавал Сотирису корку от своей доли — то есть кусок бумаги с приставшей коркой, — и тот с жадностью съедал все до крошки. Как только хлеб приносили из пекарни, мама выдавала каждому по порции, завернутой в салфетку. Пока Петрос сидел дома, он то и дело отщипывал по кусочку от своей доли, и к обеду у него ничего не оставалось. Не раз давал он себе слово до обеда не притрагиваться к хлебу, но никак не мог удержаться. Все съедали хлеб за обедом, и только дедушка приберегал кусочек к ужину. Однако Петрос не раз замечал, что тот жует что-то в неположенное время.