— Что же ты будешь делать? — не унимался Петрос.
— Пристал как банный лист. Сам увидишь.
Ребята сели в автобус, который тронулся, сделав рывок, так что пассажиры попа́дали друг на дружку. Когда стихло немного тарахтение мотора, Сотирис, пробравшийся в середину «керосинки», запел жалобным-жалобным голосом:
Какая-то дама с сочувствием посмотрела на Сотириса и, достав из сумочки грязную смятую ассигнацию, бросила ее в протянутую им кепку. Сотирис продолжал петь еще более жалобно. И две слезинки выкатились из глаз Сотириса.
Автобус резко остановился. Петрос сошел на незнакомой улице и не знал, как вернуться домой. Он побрел куда-то наугад, и у него в ушах долго звучал жалобный голос Сотириса:
Он не мог понять, как его приятелю удавалось пускать слезу. Ведь обычно Сотирис не плакал, даже когда господин Лукатос драл его за уши. Петросу стало вдруг стыдно за своего товарища, жалкого попрошайку. Подумать только, а если какая-нибудь подружка спросит Антигону:
«Сотирис, этот побирушка, дружит с твоим братом?»
Нищий. Сотирис нищий! Вот его хваленая работа. А если узнает обо всем его мама или тяжело больная бабушка?.. Дедушка был бы, конечно, рад, если бы его внук просил милостыню и покупал для него на черном рынке сухое молоко… Но он, Петрос, не смог бы пустить когда надо слезу и краснел бы, протягивая людям свою кепку. Вот найти бы настоящую работу, тогда дома меньше бы голодали. И дедушка, наевшись, стал бы опять прежним, вспоминал бы, сколько раз поднимался занавес, когда Великая Антигона играла в «Даме с камелиями»… Петрос хотел уже свернуть за угол, как вдруг увидел на тротуаре два безжизненно распростертых тела. Может быть, и эти люди шептали: «Есть хотим». Прохожие, не останавливаясь, торопливо проходили мимо, отворачивались, чтобы не встретиться взглядом с несчастными, смотревшими, наверно, в бесконечность.
— Все мы умрем с голода, — часто повторял дедушка, сварливый и мрачный от постоянного недоедания.
Глава 4
ОПЯТЬ СУМАСШЕДШИЙ В ПИЖАМЕ
Петрос не хотел умирать от голода. Он шел по незнакомой улице. В глазах его стояли слезы. Ему вспомнилась история из одной книги про мальчика, голодавшего, как и он, который совершил в Париже во время революции подвиг. Он доставлял на баррикаду патроны, носил революционерам записки. Звали его Гаврош, впрочем, это было его прозвище, а не настоящее имя. Может быть, у него тоже болел от голода живот?.. Петросу удалось повредить только две шины у немецких грузовиков, да и то одну проколол, наверно, Сотирис. Теперь не было ни баррикад, ни студентов со знаменами, ничего…
Лишь один за другим падали от голода на улице люди. Неужели такая же участь постигла Янниса, который давно не появлялся? При последней встрече он так плохо выглядел, что на его исхудавшей шее еще больше выступал кадык, который, казалось, вот-вот упадет на землю и подскочит, точно мячик.
Поняв, что он заблудился в незнакомых улочках, Петрос свернул к шоссе, откуда знал дорогу домой. И тут ему почудилось, что он видит сон.
По широкому шоссе двигалось странное шествие. Мужчины и женщины шли молча, точно заколдованные. Впереди ехали на колясочках инвалиды, их везли медицинские сестры в белых накидках. Потом следовали калеки с костылями, а за ними огромная толпа с белыми плакатами, на которых огромными черными буквами было написано: «Мы голодаем». Не слышалось ни звука, кроме стука костылей по асфальту. Потом разнеслось «клик-крак», точно заряжали автоматы. Повернув голову, Петрос увидел идущих навстречу толпе карабинеров. Люди продолжали шагать как ни в чем не бывало. Петрос хотел убежать, но ноги его приросли к земле, словно и его околдовали. Коляски с инвалидами все приближались; ветер раздувал, как флаги, белые накидки медицинских сестер.
Один раз за всю свою жизнь, еще перед войной, двадцать пятого марта[21], Петрос ходил вместе со школой на демонстрацию. «Это обязательно для всех, — объявил им господин Лукатос. — Кто не явится, получит плохую отметку». Петрос пошел бы и без того, так как ему очень хотелось пощеголять в голубой форме фалангиста[22]. Директор напомнил ребятам, что, проходя перед правительственной трибуной, они должны прокричать: «Да здравствует наш великий предводитель[23]! Да здравствует Элла́да!» Сотирис и еще несколько мальчишек, самые отчаянные озорники в классе, вместо того чтобы кричать: «Да здравствует наш великий предводитель! Да здравствует Эллада!», вопили: «Да здравствует наш великий мучитель! Да здравствует помада!» Их выкрики тонули в общем шуме, но Петрос, шагавший рядом с Сотирисом, пришел в негодование:
21
Национальный праздник, годовщина восстания 1821 года, завершившегося победой греков над турецкими завоевателями.