Лицо Михалиса стало очень серьезным.
— Когда-нибудь узнаешь. Сейчас я просто Михалис. В такое трудное время чем меньше мы знаем друг о друге, тем лучше. — И потом, как и раньше, он добавил: — До скорой встречи.
Дома мама сказала Петросу, что его спрашивал Яннис.
— А может, ему нужна была Антигона?
— Нет, ты. Он зайдет еще раз.
«Видно, пришло время взорвать немецкий состав», — подумал Петрос. Хватит уже комендатур и комендантов! Когда он станет взрослым, то будет рассказывать своим сыновьям, собравшимся за обеденным столом или, вернее, на лестнице, — ведь он и его дети будут есть, сидя на ступеньках лестницы, это твердо решено:
«Я в вашем возрасте взрывал немецкие поезда, поджигал склады с боеприпасами, прокалывал шины грузовиков… У меня был ручной пулемет (нет, он явно заврался)… был пистолет. (Возможно, Яннис даст ему какой-нибудь старенький пистолет.) Все знали меня под кличкой Афанасис Дьякос. (Нет, лучше просто Дьякос, короче и внушительней.) Я никого не боялся, и, как только происходил очередной взрыв, все понимали, что это дело рук Дьякоса. Я первый бросался вперед…»
Тут Петрос внезапно отвлекся от своих мечтаний. Через приоткрытую дверь он заметил в столовой дедушку с большим кухонным ножом в руке. Что он там делает? Петрос стал наблюдать за ним в щелку двери. Бросая по сторонам настороженные взгляды, дедушка выдвинул ящик буфета и, достав оттуда порции хлеба, завернутые в салфетки, быстро отрезал от каждой по маленькому кусочку и засунул их все в рот; потом, аккуратно завернув хлеб, убрал его в ящик. Вот, значит, почему у дедушки остается корочка даже на ужин! Когда его днем мутит от голода, он ворует у родных хлеб! У каждого по маленькому кусочку! Сейчас Петрос войдет в столовую и скажет ему: «Ты вор, я видел, как ты крал у нас хлеб». Но он чувствовал, что не может сдвинуться с места, ноги его словно свинцом налились. Теперь дедушка сел на диван. Тук! — это Тодорос стукнулся панцирем о ножку стола. Дедушка, нагнувшись, перевернул черепаху на спину. Это было для нее самым большим наказанием. Дедушка сидел с ножом в руке и смотрел на Тодороса. Петрос ворвался в столовую.
— За что ты его мучаешь? — разъяренный, набросился он на старика.
Тот растерялся, неожиданно увидев перед собой внука, и забормотал что-то смущенно, как школьник, которого директор поймал на какой-нибудь шалости.
— Знаешь… я хотел посмотреть… сумеет ли он сам перевернуться…
— Черепахи сами никогда не переворачиваются, — сказал Петрос с негодованием и взял на руки Тодороса.
Слова дедушки, произнесенные странным сдавленным голосом, задержали его в дверях:
— Итальянцы едят кошек и… черепах. Говорят, из черепах получается превосходный суп.
Убежав в свою комнату, Петрос сел в углу на пол, прижимая к груди Тодороса. Он попросит Янниса спрятать где-нибудь черепаху, как раньше Шторма. Шторм спасся от Жабы, а Тодоросу угрожает опасность, потому что по дому бродит дедушка, вооруженный большим кухонным ножом. Сотирис попрошайка, а дедушка вор и убийца! Дедушка… почитатель Великой Антигоны, кормивший хлебными крошками из окна воробьев. Правда, прежде, еще до войны…
Глава 5
ЗЕЛЕНОЙ КРАСКОЙ
Теперь все переменились: мама, папа и он сам. Только Антигона осталась прежней: каждый день накручивает волосы на шестьдесят восемь тесемочек и пишет стихи в тетради с вишневой обложкой. А когда она беседовала с Ритой, они никогда не говорили о голоде — хотя Петрос прекрасно знал, что сестра, как и он, страдала от голода, — а лишь о дяде Ангелосе и том поэте, Костасе Агариносе. По субботам обычно Рита оставалась у них ночевать. После того как запретили позже десяти вечера выходить на улицу, девочки уже не могли подолгу засиживаться друг у друга, хотя и жили совсем рядом. Петросу мама разрешала шататься по городу даже в сумерки, но Антигону не любила никуда отпускать по вечерам, и, если та где-нибудь задерживалась, мама, бросив все дела, поджидала ее, стоя у окна. А с тех пор, как Жаба, увидев Антигону на лестнице, сказал ей по-гречески: «Добрый день, красивые глазки», мама стала встречать ее у подъезда.
Антигона могла бы прекрасно ночевать у Риты, имевшей отдельную комнату, но мама и слышать об этом не хотела. Хотя в Афинах еще ни разу не трогали евреев, говорила она, никогда нельзя знать, что случится. Вот ворвутся неожиданно немцы в квартиру к Рите и примут Антигону за еврейку!.. Поэтому по субботам Рита приходила к ним и спала вместе с Антигоной в одной кровати. Петрос слышал, как они болтали до поздней ночи. Он не подслушивал, но невольно слышал их разговоры, так как они громко шептались, хохотали и рассказывали уйму всяких историй, что, впрочем, помогало Петросу, закрыв глаза, забыть о людях, умиравших на улице от голода.