И она выпалила залпом, что они с Ритой видели его вчера вечером в обществе высокого брюнета, который щеголял в толстом свитере, связанном три петли налицо, одна наизнанку. Они чуть не столкнулись нос к носу, но Яннис притворился, что не видит их, и тогда они тихонько пошли следом за юношами и долго выслеживали их, пока те не скрылись за темно-зеленой калиткой на улице Заи́мис, дом номер тридцать шесть. Когда Яннис с приятелем позвонили в калитку, на балкон вышла светлоглазая девушка с черными вьющимися волосами, помахав им рукой, сбежала по лестнице и впустила их во двор.
— Но как же вам удалось так ловко нас выследить? — воскликнул Яннис, с восхищением глядя на Антигону.
— Очень просто, — презрительно засмеялась она. — Мы шли за вами, а вы были настолько увлечены беседой, что не смотрели по сторонам.
— Хороши мы, — задумчиво протянул Яннис и погодя прибавил: — Хочешь, я вас познакомлю со своим приятелем?
— Вот было бы здорово! — обрадовалась Антигона, забыв о своем упрямом желании поддеть Янниса. — Рита будет на седьмом небе. Она утверждает, что тот высоченный парень вылитый киноактер Та́йрон Па́уер.
Они чуть не перессорились, потому что Яннис заявил, что Тайрон Пауер — тупица бесталанная, одни брови, и больше ничего, а вот его приятель…
На следующий день Петрос встретился с Яннисом, как они условились, в шесть вечера перед газетным киоском возле школы. Первым пришел Петрос, но тут же появился и Яннис.
— Здравствуй, Одуванчик.
— Здравствуй, Кимон.
Яннис похвалил его за аккуратность. А Петрос подумал, что когда-нибудь он все же поговорит с Яннисом об изменении прозвища: он слышать не мог, когда его называли Одуванчиком.
— Ну, пошли, — сказал Яннис, и они зашагали рядом по улице.
Они будут писать лозунги довольно далеко от дома, в чужом квартале, где их никто не знает. Уже начало смеркаться, и они поеживались от холода. Петрос пожалел, что не надел белую шапку, потому что ухо у него побаливало, но он поклялся больше ее не носить. Чтобы согреться, они то бежали, то шли подпрыгивая. Яннис шутил, рассказывал разные истории из своей школьной жизни. У него в младших классах тоже преподавал господин Лукатос, который был тогда совсем молодым, страшно худым, и ребята звали его Лукакакатос. Петрос и не заметил, как пролетело время, и руки у него не успели замерзнуть, потому что Яннис грел их по очереди у себя в карманах. Они остановились возле какой-то калитки. Яннис позвонил три раза, коротко и отрывисто. Женский голос спросил:
— Кто там?
— Кимон.
Им открыла девушка с длинными черными волосами, таких темных волос Петрос сроду не видел.
— Здравствуй, Кимон, — поздоровалась она с Яннисом, а потом как взрослому протянула Петросу руку.
— Здравствуй, Дросу́ла. Это Одуванчик, ты слышала о нем от меня, — с улыбкой сказал Яннис.
И тут он успел представить его как Одуванчика, с тоской подумал Петрос.
— Прекрасно, — протянула Дросула. — Ахилле́с скоро придет, он пошел погулять с собакой.
Она повела их в глубь двора к застекленной веранде. Распахнула низенькую деревянную дверцу, и они вошли на веранду. Петрос растерялся при виде стоящих вокруг скульптур и глыб необработанного камня. Яннис разговаривал с девушкой, а он, застыв на месте, пожирал глазами статуи. Сколько здесь было женских головок из гипса! У одних волосы свободно падали на плечи, у других были собраны в пучок, но все без исключения напоминали девушку по имени Дросула. На цоколе стояла тоже Дросула, вылепленная из глины. Она протянула вперед обе руки, словно отстраняя от себя что-то.
С каким удовольствием Петрос остался бы здесь и рассматривал скульптуры, вместо того чтобы идти куда-то с Яннисом! Он коснулся рукой ноги Дросулы, стоявшей на цоколе. Глина еще не совсем высохла. Живая Дросула, усевшись на перевернутый ящик, вполголоса беседовала с Яннисом, и была так похожа на свое глиняное изваяние! И не столько лицом, сколько жестом: она вытянула сейчас вперед обе руки, совсем как статуя.
На дворе раздались шаги и потом чей-то голос:
— Спокойно, спокойно.
— Пришел Ахиллес, — сказала Дросула.
Петрос не успел понять, почему Яннис посмотрел на него с лукавой улыбкой, как на веранду ворвалась собака и радостно завертелась перед Дросулой. Петрос не верил своим глазам. Эту собаку он узнал бы среди сотен, тысяч других. Среди всех собак, существующих на свете.
— Шторм! — прошептал он дрожащим голосом.
Собака повернула голову, настороженно поставила уши, повела носом и потом с радостным повизгиванием бросилась к Петросу. Тот обнял Шторма и, почувствовав на своей щеке его горячее дыхание, тоже чуть не заскулил от восторга; ему хотелось смеяться и плакать одновременно, но, стесняясь присутствующих, он лишь бормотал запинаясь: