— Шторм, good.
— Он теперь понимает и по-гречески, — произнес высокий молодой человек, который нагнул голову, чтобы пройти в дверку.
Он был вылитый Тайрон Пауер, как сказала бы Антигона, но только с необыкновенно живыми глазами. Подойдя к Петросу, он одной рукой обнял его, другой Шторма.
— Ну, Одуванчик, рад ты встрече со своим старым другом?
Ладонь у Ахиллеса была такой большой и широкой, что в ней поместилась бы вся голова Петроса.
Как хорошо бы посидеть в скульптурной мастерской и никуда не ходить с Яннисом! Он постепенно освоился бы здесь и потом спросил Ахиллеса — ведь так вроде зовут этого высокого юношу? — как можно глиняную руку сделать такой живой и почему глиняные волосы статуи развеваются словно настоящие…
Но вот Дросула поднялась с места и подала Яннису банку с краской и толстую кисть, а Ахиллес сказал что-то о боевом крещении, пристально глядя в глаза Петросу.
— А не мал ли он? — спросила тогда Дросула.
— Ну что ты! Он уже в четвертом классе, — возразил Яннис, пряча за пазуху кисть и банку с краской. — А потом, он же будет стоять на страже.
— Надеюсь, у тебя музыкальный слух, — пошутил Ахиллес.
— Дедушка говорит, что у меня есть способности к музыке, — похвастался Петрос, и все засмеялись.
Перед уходом они получили от Ахиллеса последние наставления:
— Без излишнего молодечества, и на обратном пути непременно зайдите ко мне. Я должен знать, что все обошлось благополучно.
Первая каменная ограда, которую выбрали Яннис с Петросом, была чистой и гладкой.
— Эта ограда словно сама приглашает нас: «Пишите!», — пробормотал Яннис, доставая кисть.
Петрос встал на углу. Если покажется какой-нибудь прохожий, он споет: «Будь добр, пришли мне сегодня немного цветов, дружок мой, пришли», и Яннис прекратит работу. А как только опасность минует, он затянет: «Такие синие глаза, огромные, как море»…
…Странно, у Дросулы черные-пречерные волосы и светлые синие глаза, огромные, как море… Время от времени Петрос посматривал на Янниса, который писал на ограде большими зелеными мазками. Мальчику не было страшно, так ему, по крайней мере, казалось. Он лишь мерз, от холода у него зуб на зуб не попадал. А вдруг придется петь и голос его задрожит? Чтобы согреться, он на минутку подбежал к Яннису, которому надо было написать «бесплатные обеды», но он дошел только до буквы «т». Как медленно тянется время… Сотирис позавидует ему, когда узнает, что он готовит спектакль для кукольного театра… Петрос вернулся на свой пост… Что он скажет Сотирису, если тот попросит взять и его на репетицию? Пожалуй: «Ты еще зелен». Так отозвался о нем Яннис, когда Петрос спросил, может ли его товарищ писать с ними лозунги на стенах домов. Но Яннис не прав: разве дедушка, взрослый человек, не делает больше глупостей, чем Сотирис?
На противоположном углу появилась какая-то парочка. Петрос не знал, что стучит громче: солдатские ботинки по тротуару или его собственное сердце. Тук-тук-тук…
— «Будь добр, пришли мне немного цветов…» — Его тонкий голосок дрожал и звучал как девичий.
Он уловил быстрые шаги Янниса. Парочка прошла мимо Петроса. Это был итальянский солдат с девушкой.
— Tardi, tardi, caro[24],— говорила девушка, и по ее произношению сразу можно было понять, что она гречанка.
Остановившись посреди улицы, они поцеловались. Петрос робко протягивал руку, словно прося милостыню. Так научил его Яннис.
— Tardi, tardi, — повторила девушка, отстраняясь от итальянца.
— Потаскуха, — пробормотал себе под нос Петрос.
Он знал, что tardi означает по-итальянски «поздно». Хорошо, что tardi, иначе они продолжали бы здесь целоваться, и Яннис никогда бы не дописал лозунга. Итальянец и девушка, не обратив ни малейшего внимания на маленького нищего, стоявшего с протянутой рукой, пошли дальше; они то целовались на ходу, то хихикали, особенно громко девушка. Петрос нисколько их не боялся. Не хватало еще испугаться смешного итальяшку с петушиными перьями на голове! Они завернули за угол, хохот их стих, и стук солдатских ботинок больше не долетал до Петроса. Теперь голос его прозвучал чисто и уверенно:
— «Такие синие глаза, огромные, как море…»
Дросула больше не спросит: «А не мал ли он?»
На последней стене Яннис, с трудом державший кисть в окоченевших пальцах, разрешил Петросу написать букву «о», а сам постоял на часах.