— А куда же смотрит часовой? — спросил его однажды перепуганный насмерть Петрос.
— А я жду, пока он отойдет по нужде, — расхохотался Сотирис и добавил, что это саботаж, а кроме того, он продает кабель на черном рынке, чтобы его родные не умерли с голода.
Все это он говорил совершенно спокойно, точно речь шла о школьных проделках, например, о том, как он в классе, улучив момент, когда господин Лукатос поворачивался спиной к ребятам, запускал испачканную мелом губку прямо в лицо Нюре.
— И ты стал спекулянтом, — разозлился на него Петрос.
Он не помнил, что ему ответил Сотирис. Но после того вечера на площади Омониа Петрос понял, что его друг ворует кабель, так как не хочет, чтобы ему пришел капут, и к тому же ворует у немцев…
— Я уже поклялся! Что я должен для тебя сделать? — спросил встревоженный Петрос.
— Ты пойдешь хоронить мою бабушку?
— Пойду.
Петросу показалось странным, что с него взяли в этом клятву. Он же друг и сосед Сотириса. На похороны пойдут многие из их дома и даже дедушка, который еще в прошлую зиму играл со старушкой в карты.
Но Сотирис звал его не на похороны. Погребения не будет. Ведь, судя по его словам, чтобы бабушку похоронить как положено, по церковному обряду на кладбище, надо оформить бумаги и сдать ее хлебную карточку. Если же избежать этой процедуры, то Сотирис и его мама будут получать ежедневно хлеб и на бабушку. Что делать с покойницей, Сотирис объяснил Петросу и даже похвастал, что все это он сам придумал.
Когда Петрос в тот же день поздно вечером, как договорились заранее, пришел к своему приятелю, бабушка сидела на стуле у окна. Но это была не настоящая бабушка, а набитое тряпками чучело в бабушкином платье. Голова у него слегка склонялась к плечу, и с улицы казалось, будто человек шьет или вяжет. Старушка уже много лет не выходила из дому, и поэтому легко было скрыть, что она умерла. Впрочем, родным Петрос мог, конечно, рассказать правду. Они не донесут…
Настоящая бабушка лежала на кровати, будто спала. Но ее, конечно, нельзя было долго держать в комнате.
— Ее надо куда-то переправить, — сказал Сотирис.
Для этого ему и понадобилась помощь Петроса. Они вдвоем доволокут ее до кладбища и там оставят. Петрос ничуть не испугался при виде покойницы, а лишь почувствовал боль в желудке, как раньше на контрольной по греческому языку и теперь от голода. Подхватив старушку под мышки, мальчики поставили ее на ноги; она была легкой, как пушинка. Мама Сотириса не плакала, смотрела на них сухими глазами, словно окаменевшая. Потом она повязала платок на голову бабушке и надвинула его низко на лоб.
— Если кто-нибудь из соседей спросит, куда вы идете, скажите, что ведете ее к врачу, — проговорила она каким-то чужим голосом.
«С нами со всеми что-то стряслось, — подумал Петрос, — будто немцы нас околдовали, как волшебник — принца, у которого вдруг окаменело сердце».
«Тетушка Васи́ло ахнула, и сердце ее окаменело, когда она увидела, как турки убивают у нее на глазах мужа и детей…»
«…Но слезы не освежили его воспаленных глаз, иссякнув в пучине горя…»
Так было написано в любимых книгах Петроса. Он не открывал их с начала оккупации. В памяти его удержались отдельные фразы, но ему не хотелось перечитывать истории об Алексисе и Текле или о Константине и его друге Михаиле. Его не интересовало уже, вступит ли император Василий с триумфом в Константинополь и ослепят ли победители пленников, согнав их на площадь. Тогда ужасы были ему знакомы только по книгам, и все же от них кровь стыла в жилах. Теперь его ничуть не пугала предстоящая прогулка по городу с мертвой бабушкой.
Они вышли втроем на улицу — бабушка, Сотирис и Петрос. Мальчики без особого труда «вели» маленькую, худенькую старушку. Уже стемнело, и прохожие попадались редко. Петрос спросил себя: неужели он сохранял бы такое же спокойствие, если бы на месте бабушки Сотириса оказался его дедушка? При одной мысли об этом он содрогнулся. Нет, дедушку они не выбросят на кладбище, пусть даже потеряют его хлебную карточку… Им навстречу шел кто-то — доносился стук трех пар башмаков по плитам тротуара: тук-тук-тук… Петрос испугался.
— Это маленькие царицы, — шепнул ему Сотирис.
В темноте их не было видно, но весь квартал знал, что они носят новые туфли с деревянными подметками. На Нюриных туфельках красовались красные бантики. Сотирис же ничуть не испугался, а подойдя ближе к девочкам, запел: