— Надо непременно поговорить с мамой, — распалился еще больше Петрос от таких мыслей, и они с Антигоной отправились на кухню, зная, что найдут там маму сейчас одну.
…Раньше, до войны, Петросу очень нравилось сидеть на кухне. Частенько вечером после ужина мама принималась печь торт, а Петрос с книгой усаживался на лесенке, ведущей на антресоли. Как он любил смотреть сверху на хлопотавшую у плиты маму! Время от времени она обращалась к нему: «Ты почистил свои ботинки?», или: «Завтра будет холодно, надень свитер». Жар от плиты и аромат пекущегося торта доходили до верхней ступеньки, на которой он располагался. Потом мама клала кусочек торта на тарелку и, поставив ее на мраморный стол, говорила: «Попробуй, хорошо ли он пропитался сиропом».
И тогда Петрос, спустившись вниз, подсаживался к столу, и, отведав торта, находил, что он хорошо пропитан или что надо добавить сиропа. Затем, поставив локти на стол и подперев руками голову, он сидел и ждал. Наступал момент, когда мама пускалась в воспоминания. В воспоминания о том времени, когда она, молоденькая девушка, мечтала стать актрисой в театре Великой Антигоны и выйти замуж за Ла́мброса Асте́риса, исполнявшего роли героев-любовников.
Петрос с мамой точно заключили тайный договор, чтобы он после ужина приходил с книгой на кухню, а она, закончив дела, рассказывала ему о давно минувших временах…
Никогда ни с кем больше мама не делилась своими воспоминаниями. И Петрос не пересказывал маминых историй никому, даже Антигоне. Больше всего ему нравилась история, как Ламброс Астерис в бархатном камзоле просил маминой руки. Он играл роль Фердина́нда в пьесе «Коварство и любовь» — мама передала Петросу все ее содержание — и в один прекрасный день, уходя со сцены, столкнулся с мамой, смотревшей спектакль из-за кулис. Увидев его, мама хотела убежать, но он удержал ее за руку и упал перед ней на колени.
«Доверься мне! Я буду твоим ангелом-хранителем!» — воскликнул он.
Мама, ходившая каждый день в театр, знала наизусть всю пьесу и поэтому сразу поняла, что это слова Фердинанда из четвертого явления первого действия, но ей очень понравилось, с каким чувством произнес их Ламброс Астерис, стоя перед ней на коленях. Потом он попросил ее выйти за него замуж и прибавил, что они создадут свою труппу, где мама получит первые роли, и будут ездить по всей Греции, давать представления. Но дедушка и слышать об этом не хотел. Ведь у Ламброса Астериса не было даже своего гардероба! То есть не было набитого театральными костюмами вместительного сундука с большими запорами, — точно такой дедушкин сундук стоял теперь в чулане, и в него складывали старую рухлядь. Все костюмы, в которых выступал Астерис, принадлежали труппе Великой Антигоны.
Слушая об этом, Петрос радовался, что у Ламброса Астериса не было собственного гардероба, и поэтому мама вместо него вышла замуж за папу. Хотя папа не особенно разговорчивый человек, но добрый, почти никогда не бранит Петроса и обращается с ним, как со взрослым. И потом, ни за что на свете он не хотел бы, чтобы его мама играла на сцене. Как хорошо, когда мама целиком твоя, весь день дома, и, если задержишься немного в школе или заиграешься на улице, она поджидает тебя на лестнице. А мама всегда ждала его на лестнице; сначала бранила, напустив на себя строгость, а потом шептала, прижимая к груди: «А я волновалась из-за тебя, противный мальчишка».
Может быть, вспомнив обо всем этом, он оробел сейчас на пороге кухни, где они с Антигоной стояли, как карабинеры, готовые произвести обыск.
— Неужели мы ей так и скажем? — с сомнением спросил он.
— Если ты передумал, я пойду одна, — ответил старший карабинер, Антигона.
Когда они вошли в кухню, мама не обратила на них ни малейшего внимания. Она разжигала огонь в жаровне с опилками, а огонь не хотел разгораться. Увидев маму с раздутыми щеками и слезящимися от дыма глазами, Антигона застыла в нерешительности. Наконец мама заметила их и закричала: