Ахиллес заговорил нарочито беззаботным тоном, как обычно, когда хотел сообщить что-нибудь важное. Он сказал, что пришло уже время выйти на улицы. «В среду утром… в десять часов… кто хочет…»
Патефон продолжал крутиться, и раздавались громкие звуки «Самого прекрасного в мире танго».
Глава 4
В СРЕДУ… КТО ХОЧЕТ
Накануне, во вторник, Рита осталась ночевать у Антигоны. Улегшись в кровать, они долго болтали не закрывая рта. Петрос страшно хотел спать. Но отдельные фразы, произнесенные то громким шепотом, то в полный голос, долетали до него, не давая ему уснуть.
— Думаешь, он не придет завтра?
— Ты же слышала, он спросил Ахиллеса, что́ могут предпринять карабинеры и полицейские.
— Думаешь, он боится?
— Чего ему бояться? Он высоченный, рост чуть ли не два метра.
— Ахиллес же вроде ничего не боится.
— Он тебе нравится? Кажется, он любит Дросулу.
— Эх, мне бы такие же, как у нее, густые черные волосы!
…Потом Петрос берет транспарант и выходит вперед. Он высокий-высокий, как Костас Агаринос. За ним идут люди. Навстречу демонстрации медленно движутся карабинеры и полицейские; немецкие офицеры заряжают какие-то странные пулеметы: к человеческому туловищу вместо головы приделано обыкновенное дуло. Но Петрос ничего не боится, он шагает и шагает в первом ряду. Ахиллес был неправ, считая, что полиция не решится напасть на безоружный народ, требующий хлеба. Пулеметы сами катятся прямо на демонстрантов, обдавая их огнем. Все дула направлены на Петроса, но даже тут он не трусит. Из его ран не течет кровь, и он не чувствует боли, хотя от многочисленных пуль тело его похоже на дуршлаг, куда мама откидывает сваренные макароны…
Когда он утром проснулся, Рита и Антигона еще спали. Они были накрыты с головой одеялом, и на подушке виднелись только цветные тряпочки, похожие на обрывки знамен, и спутанные каштановые волосы.
Накануне, во вторник, вечер начался, как обычно начинались все вечера во время оккупации. Мама вязала, дедушка лежал, пригревшись на своем диванчике, папа слушал радио, а Антигона писала дневник. Петрос скучал. Он с сестрой прекрасно мог бы посидеть в детской, пусть даже в темноте, — вышел приказ экономить электроэнергию, и свет зажигали лишь в одной комнате, — посидеть в темноте и поговорить о завтрашней демонстрации. Но Антигона точно приросла к стулу. Она писала и писала, заполняя страницу за страницей красивыми, ровными буквами, и, казалось, никогда не кончит. Из-за одного этого Петрос ни за что не хотел бы родиться девчонкой. Лучше написать тысячу лозунгов на стенах домов, чем хоть строчку в дневнике!
Этажом выше Сотирис творил что-то невообразимое. Что он там мастерил, непонятно, но он как одержимый колотил молотком. Дедушка наконец вышел из терпения: сейчас он схватит свою палку и начнет стучать в потолок…
Скоро кончат передавать последние известия, и папа, выключив радио, скажет: «Немцы опять наступают».
Мама спросит, не удалось ли ему найти другую работу. Он покачает головой: «Нет». Мамины спицы сердито заснуют: цак-цак… Последнее время папа служил в какой-то лавке. Он проводил там два часа в день, заполняя счетоводные книги, и получал за это мешочек рожковой муки, из которой мама пекла оладьи.
Тук!.. Сотирис так сильно стукнул молотком, что слетел с гвоздя портрет Великой Антигоны. К счастью, он упал на диванчик, и стекло не разбилось. Но фотография сдвинулась в рамке, и дедушка в крайнем раздражении принялся поправлять ее.
— Что тут такое? — в недоумении воскликнул вдруг он.
Когда дедушка снял с рамки заднюю картонку, чтобы поставить на место фотографию, на пол посыпались листочки, исписанные мелкими, ровными буквами, словно напечатанными на машинке. Петрос тотчас узнал папин почерк. Вскочив с места, папа стал поспешно подбирать листочки.
— Да ничего особенного, — пробормотал он робко, словно господин Лукатос поймал его на уроке за каким-то посторонним занятием. — Чтоб не забыть, я записал кое-какие новости, которые слышал вчера по радио, — прибавил он.
От внимания Петроса не ускользнуло, что мама очень расстроилась.
— Мне кажется, ты просто сошел с ума, — вот все, что она сказала.
Дедушка сокрушенно качал головой. Петрос знал, что он не уважает папу и, возможно, жалеет, что мама не вышла замуж за Ламброса Астериса, хотя у того и не было собственного гардероба. По мнению дедушки, папа был ни на что не способен. В очередях стояла мама, на рынок за оливковым маслом бежала мама. Мама продавала все, что имелось в доме, дочкам пекаря и сама торговалась с ними. Мама вязала им кофточки и получала за это червивый горох и фасоль. Кроме маленького мешочка рожковой муки, папа ничего не приносил в дом.