В один прекрасный день неожиданно объявился Сотирис. Он так громко топал на лестнице, что казалось, она вот-вот рухнет.
— Соти-и-ирис! — раздался голос госпожи Левенди. — Полдень, люди отдыхают.
— Я у себя в доме. Что хочу, то и делаю, — дерзко ответил он и затопал еще громче.
Петрос помчался к нему. Сотирис не стал его обнимать, а лишь пожал ему руку.
— Здравствуй, боевой товарищ, — пробасил он, лукаво подмигнув Петросу. — Так говорят там.
О том, что происходит «там», он ничего не рассказывал. Держал данную клятву. Обмолвился только, что Ахиллес отпустил бороду.
— Он сказал, — спохватился Сотирис, словно вспомнив внезапно о чем-то, — передай Одуванчику, что первый освобожденный квартал в Афинах мы назовем именем Дросулы.
Однажды Дросула подарила Петросу альбом для рисования, и он иногда сидел в скульптурной мастерской и рисовал, поджидая Ахиллеса и его товарищей. Потом Петрос принес его домой и запрятал в кухонный шкаф под старые формочки для пирожных. Как-то он вытащил его и, воспользовавшись тем, что Антигона ушла куда-то, взял ее хорошо отточенные карандаши. Он нарисовал Ахиллеса и дядю Ангелоса. Держа друг друга за руки, стояли они под Акрополем. У бородатого Ахиллеса на груди перекрещивались пулеметные ленты; дядя Ангелос был в английской военной форме. Петрос так представлял себе день освобождения Афин: в город войдут партизаны, а дядя Ангелос с английским флотом причалит к Фа́лирону. Дедушка утверждал, что Греция вскоре станет процветающей страной. «Вы долго голодали, боролись, многих расстреляли… Теперь ешьте вдоволь», — скажут русские и пошлют в Грецию корабли, нагруженные черной икрой. «Ешьте вдоволь», — скажут англичане, американцы и пошлют в Грецию мешки долларов.
— Не сказали бы, получайте по зубам, — заметил Гарибальди.
— Ох, Гарибальди! Разве можно так думать? — покачал головой дедушка.
Упорно качал головой и Гарибальди; оба они стали похожи на упрямых мальчишек, повздоривших из-за биток во время игры.
Смешно было наблюдать, как они ссорятся. Они садились друг к другу спиной, с сердитыми физиономиями, один с красной, другой с черной. Чаще прав оказывался итальянец, но дедушка не любил отступать. Так поругались они в последний раз из-за отвертки. Весь вечер дедушка приставал к Петросу:
— Сходи к слесарю, попроси у него отвертку. Мне надо подкрутить винтики в моем старом диване, а то как-нибудь среди ночи я рухну вместе с ним.
Итальянец устал твердить, что дело не в винтах, что прогнила доска, поэтому винты в ней не держатся, и что он знает, как починить диван, который станет крепким и сможет выдержать даже слона. Дедушка упрямо стоял на своем:
— Мне нужна отвертка.
Петросу не хотелось идти. Он только что вернулся усталый с «урока музыки». И к тому же считал, что прав Гарибальди. Но разве старик оставит человека в покое!.. Слесарная мастерская находилась за углом на площади. Когда он пришел туда, она уже закрывалась. Слесарь дал ему отвертку и сказал с обидой:
— Куда запропастился твой дед? Испугался, что я обыграл его три раза подряд в та́вли[39]? Передай ему, завтра буду его ждать.
Он едва успел договорить, как со всех сторон на площадь хлынули мотоциклы и автомашины, а в них сидели вооруженные до зубов немецкие солдаты.
— Господи помилуй! — воскликнул слесарь, втаскивая в мастерскую стоявшего в дверях Петроса.
Он хотел опустить дверную решетку, но не успел: его схватил за руку немецкий солдат; другой выволок на улицу Петроса.
— Raus… raus![40] — орали они.
Площадь заполнилась людьми, которых выставили из кофеен, магазинов, домов. Отовсюду согнали народ.
— Raus… raus!
Не зная, куда девать отвертку, Петрос сжимал ее в руке. Слесарь дрожал мелкой дрожью. Петрос видел впервые, как человек дрожит всем телом.
— Raus… raus!
Немцы волокли какую-то женщину в халате, прижимавшую крышку от кастрюли.
— Нас убьют… Мои бедные детки… — рыдал слесарь.
Вокруг площади расставили пулеметы.
— Облава, — сказал кто-то.
— Облава, — шептали люди.
Подъехала легковая военная машина и остановилась в центре площади. Из нее вылезли два немецких офицера и человек, похожий на огородное чучело. Капюшон закрывал ему все лицо, а вместо глаз зияли большие отверстия.
— Нас убьют… — трясся слесарь.
«Кого убьют? — недоумевал Петрос. — Нас?» То есть и его?.. «Когда, Одуванчик, кончится война…» Война никогда не кончится для Дросулы… «Первый освобожденный квартал в Афинах мы назовем именем Дросулы». Но для Дросулы никогда не придет свобода. И для него, Петроса, тоже! Он никогда не станет взрослым. Навсегда останется мальчиком. «Бедняга Одуванчик пошел за отверткой и…» — скажут про него. Будет ли ему больно?.. «Цельтесь в самое сердце». Может быть, потом откроют игрушечные магазины, и все немцы увезут с собой в Германию кукол в розовых платьях.