Мама, наверное, считала, что общение с мужчиной пойдёт мне на пользу. Действительно, он заменил мне и отца, и дедушку и даже бабушку. А старику не хватало внука. У него вообще семьи не было. По дому даже поползли слухи, что он – наш дальний родственник. Мама только поддерживала их.
Она всё время проводила со «своими девочками». Постепенно меня начало уже тошнить от этих девочек. То она старалась развить у них историческое мышление, то делала вместе с ними панораму какой-то битвы из папье-маше, то занималась воспитательной работой. Девочек в шестнадцать-семнадцать лет надо направить, подсказать, чтобы не наделали глупостей. Они доверяли ей то, чем не могли поделиться с мамами.
А я очень хотел поделиться со своей мамой. Когда нашёл пачку писем и прочитал их. В третьем классе я уже хорошо умел читать.
– Петя! Слушай, мне ещё надо будет привыкнуть к твоему новому старому имени! Читать чужие письма не хорошо!
– А мне никто этого не говорил! Не хорошо так поступать со своей семьёй! Понимаешь, я пошёл в школу почти в шесть с половиной лет. Я всегда был незаурядным ребенком. Рано пошёл, рано заговорил. Но всё равно учёба давалась мне с трудом. Я всё свободное время делал уроки и, может быть, ещё читал книжку. Ходил в школьную библиотеку. Дома книг почти не было.
– Ну, совсем как я! – вклинилась Тамара.
– Так вот, вернёмся к нашим баранам, а то я тут до утра буду с тобой разговаривать.
Дилер встал, подлил ещё в бокалы и сел на место.
– Ребёнком я рос послушным, тихим, даже замкнутым – «быть таким как все с детства не умел»[39]. Я мало двигался. Спортом заниматься мне было запрещено. Я носил очки. С трёх лет. Я так и жил в этом мирке с дедушкой и с мамой. Я знал только одно: хорошо учиться. Я уже тогда начал разгадывать всякие математические ребусы, дед научил меня играть в шахматы. Я просто тащился от того, что сижу и разбираю какую-нибудь логическую задачу.
В начальной школе вообще всё было прекрасно. Ёжики и грибочки. Звёздочки вместо оценок. Нетрудные упражнения. Особенно если делать их вместе с дедушкой. Но потом что-то случилось. Я нашёл письма. Стал винить во всём себя, проигрывать в уме разные ситуации. Я каждый день думал о том, что я всем испортил жизнь. Я замкнулся ещё больше. Съехал в учёбе.
А тут ещё пятый класс. Учиться стало сложнее. К нам пришли несколько одиннадцатилетних ребят. А я был не только младше всех, но и ниже всех. И самый худой. Я забился под воображаемый плинтус. И хотел, чтобы никто меня не трогал. А на меня, как назло, каждый день обращали внимание.
Однажды новый учитель истории спросил меня на уроке, а я встал и не мог ничего сказать, хотя накануне повторял этот параграф. Он долго стыдил меня. Потом спросил, как фамилия. Я негромко произнёс её. Он переспросил: «Деревенский?». После этого меня стали называть Дерёвня. Дома со мной была истерика. Мама, конечно, сказала, что нужно было просто выучить предмет и рассказать его. И всё. Она не понимала.
Но самое страшное случилось в восьмом. Я всё больше обрастал комплексами. Мне не нравилась ни моя внешность, ни очки, ни худая фигура. В учёбе я тоже получал в основном четвёрки – до пятёрок недотягивал. Я любил только математику. Я очень хотел иметь друзей. Кого-то кроме дедушки. Чтобы можно было с ними поговорить, погулять.
Я будто бы забился в гигантскую раковину и, собираясь с силами, оттуда подглядывал за тем, как другие дети играют друг с другом на берегу моря. А когда я всё же, морально настроившись, решил выбраться из своего убежища на солнечный пляж, оказалось, что все уже ушли.
У нас была гимназия с углублённым изучением математики и физики. В конце седьмого класса надо было сдавать несколько экзаменов на право зачисления в гимназический класс. Я жутко нервничал, долго готовился, вообще из дома не выходил несколько дней. Меня приняли.
Всё лето я просидел с дедушкой на балконе. Я мечтал о логарифмах и синусах. Я думал, наконец-то я буду углублённо заниматься математикой. А другие предметы побоку. Я решил, что всё изменится. Не тут-то было.